Шрифт:
Закладка:
— Дочь учителя!
У нее сильней забилось сердце. Дурсун не знала, что делать: оглянуться или не обращать внимание, убежать от человека, зовущего ее? Она зашагала еще быстрее и уже совсем рядом услышала тот же голос:
— Товарищ Атаева!
Дурсун повернула голову. Ее нагонял юноша. Он улыбался, точна был ее старым другом.
— Здравствуйте, товарищ Атаева! Наконец-то я встретил вас! — сказал он и протянул девушке руку.
Дурсун не подала руки.
— Кто вы такой? — спросила она.
С лица его мигом сошла улыбка. Его не узнали! Он стоял уже печальный и проговорил еле слышно:
— Я — Реджеп Дурдыев. Вы забыли меня, дочь учителя?
— Реджеп Дурдыев?
— Забыли? Реджеп-Кетчал, сын Дурды-Шайтана.
— Ой! — воскликнула Дурсун. Она живо протянула ему руку: — Простите меня, Реджеп. Салам!
Реджеп обеими руками схватил маленькую руку девушки и крепко сжал ее. Он так давно мечтал встретиться с Дурсун! Теперь она стояла перед ним, и он не знал, что сказать ей. Девушка спросила: давно ли он в Ашхабаде, что делает? Вопросы были весьма кстати: ему самому не терпелось рассказать о своей учебе и о работе. Он сказал, что приехал сюда и поступил в ремесленное училище в том же году, когда Дурсун гостила у них в колхозе. Ведь он и тогда был известен ей своими способностями по части ремесла! Разве она не помнит, какое «кресло» он сделал для председателя колхоза Чарыяра?!
— А «кресло» рассыпалось, и Чарыяр упал вверх ногами! Ну как же, все отлично помню! — всплеснув руками и громко смеясь, прибавила Дурсун. — А вы, молодой человек, с тех пор все время в Ашхабаде?
В этом вопросе, как показалось Реджепу, звучало что-то вроде укора. Но он не поверил себе: не может быть, чтобы дочь учителя обиделась за то, что он не зашел к ней.
— Нет, после окончания училища меня послали на два года в Россию, там я учился и работал на большом заводе, — объяснил Реджеп. — Вернулся в Ашхабад только недавно, вернулся мастером.
— Я хотела бы узнать, — помолчав, спросила Дурсун, — обо всех знакомых из вашего колхоза. Вы мне расскажете? Вы бываете там, Реджеп?
— Да, я совсем недавно ездил домой. Мои старики живут по-старому, и весь колхоз хорошо живет. Ребята выросли. Гозельджик большая стала. Она всегда вам посылает самые горячие приветы. Если бы вы увидели ее, ни за что не узнали бы. В девятом классе. Собирается будущей осенью в мединститут.
— Вот славно! Вот как хорошо! Я ей непременно напишу, чтобы приезжала. Вместе будем учиться!
— А мой дружок Ораты — бухгалтер колхоза. Такой же, как был: на вид тихоня, а сам все видит, все знает, и никто его не проведет.
— Ай, как я раньше не вспомнила! — воскликнула вдруг Дурсун и снова открыла портфель. — Вы видели сегодняшнюю газету?
— Нет. А что там? Я собирался в клубе посмотреть свежие газеты.
— Вот, читайте! Поздравляю вас! Смотрите здесь. Чарыяру, председателю вашего колхоза, присвоено звание Героя Социалистического Труда. Поздравляю!
Реджеп почти выхватил газету из рук девушки. Чарыяра он любил, как родного отца. В газете был портрет Чарыяра, и в списке героев значилось его имя. От радости Реджепу хотелось громко кричать, хотелось обнять и расцеловать стоявшую рядом девушку, сообщившую ему такую замечательную новость. Он схватил руку Дурсун и крепко пожал ее.
Перевод А. Аборского.
СЫН ДВУХ ОТЦОВ
Повесть
1
Полноводный арык, берущий начало у мургабской плотины, делит аул пополам. Аул утопает в зелени. Летом и вода в арыке кажется зеленой от того, что на нее падает тень тополей, шелковиц и яблонь. Если бросить в воду хлебные крошки, тотчас приплывают рыбки, величиной с ладонь или чуть крупней, они сверкают сизыми спинками, проворно собирают крошки и уплывают прочь.
Обочиной арыка вьется дорога и каждый день на ней можно встретить старика с большой бородой. Поутру он гонит своего резвого ослика от дома на дорогу, а к вечеру той же дорогой — домой. Если бы старик высвободил из веревочных стремян ноги и распрямил их, они уперлись бы в землю, и ослик мог бы убежать из-под всадника.
Атаназар-ага — так звали старика — выглядел немного угрюмым, песен никогда не певал, даже если долгими часами ехал куда-нибудь на своем ослике. На грубоватом обветренном лице старика словно застыла выражение спокойной печали, и вот уже столько лет лицо не изменялось. Он был мирабом, делил арычную воду по делянкам колхозной земли, поливал поля, огороды. Работал умело, с соседями не ссорился, скрытый нрав его вреда людям не приносил. Но однажды колхозники заметили в нем резкую перемену.
— Не узнать мираба, изменился! — говорили колхозники. — Был один Атаназар, стал совсем другой.
Он повеселел. На поливах сам заговаривал с людьми, стал даже напевать песни. И его ослик бегал живей, особенно, когда старик ехал к дому. Атаназар спешил, погонял ослика, а в свободной руке обычно держал что-нибудь — пеструю птичку, зайца или ежа.
С тех пор, как помнит себя, он занимался поливами, его так и звали все «мираб-ага». Он привык и откликался на такое обращение, точно это и было его собственным именем. Ему давно перевалило за пятьдесят. Жена его, Сабир-эдже, тоже была немолода. Старики не имели детей, и это являлось для них горем. Кто знает: не оттого ли Атаназар стал нелюдим. Может быть по той же причине рано поседела его борода.
Правда в колхозе не дадут долго печалиться. На людях тоска немыслима. Один режет барана — зовет мираба в гости, другой сам зайдет потолковать о войне, об урожае. Жена мираба не любила покидать дом, и сам он частенько оставался с ней. Она пряла шерсть, Атаназар отбивал лопату, мастерил седло на ослика или грабли.
Беседа мужа с женой постоянно вращалась вокруг их главного желания, которое год от года становилось все несбыточней. Сабир-эдже говорила о ребятишках из аульного детсада, где она с начала войны, когда особенно необходимы стали рабочие руки, присматривала за детьми. Атаназар припомнил легенды, слышанные от стариков.
— Говорят, жили муж и жена, — рассказывала в свою очередь Сабир-эдже. — Несчастные супруги ни сына, ни дочери не имели. Сидели, друг другу глядели в глаза, как враги. Тишь кругом стояла, сердце от
