И всё-таки я пошёл с этими тремя. Может быть, оттого, что уважаю людей в очках. Мне всегда кажется: раз в очках, значит, умный.

Они привели меня в комнату под лестницей.

— Наша библиотека-читальня, — сказал длинный в очках.

Никакой библиотеки тут не было, а были две плохие скамейки и кривой кухонный стол.

Ребята сразу сели вокруг стола и стали раздавать карты.

— Будешь играть со мной, — сказал длинный, — я тебя быстро научу.

Я и вправду быстро всё понял, и мы даже выиграли первый кон.

— Райка во двор вышла, — вдруг сказал тот, который раздавал карты, — дадим ей?

— Успеем, — ответил длинный, — доиграем сначала.

— А у нас в классе, — стал рассказывать третий, — сегодня тряпку над дверью привязали. Учительница вошла, а ей хлоп на голову тряпка.

— А у нас… — И длинный рассказал про пистоны под партами, как они взрывались.

— А у нас…

Тут все они стали рассказывать, кто какие хулиганские поступки совершил. Только я молчал, потому что нечего мне было рассказывать. Но мне было стыдно своего молчания, и я придумал.

— А я, — сказал я, — я сегодня ведро грязи на чистый пол вылил. Уборщица мыла пол, а я пнул ногой ведро и разлил.

Все трое сразу замолчали и уставились на меня.

— Сам потом убирал? — спросил длинный в очках.

— Нет, конечно. Дурак я, что ли? — сказал я специально грубым голосом, какими говорили они. — Снова начали мыть.

— Дурак. У меня мать уборщицей работает в больнице, она б тебе тряпкой по шее дала.

Я понял, что рассказал не то что-то, и поправился:

— Так я же нечаянно. Споткнулся и пролил. И сам в грязь сел.

— Тогда другое дело, — сказал длинный.

А два других сразу засмеялись.

— В лужу сел, да? Так и сел, да? И мокрые брюки были, да?

Мы играли дальше, и они снова хвастали разными поступками. А потом длинный хлопнул себя по шее и вскрикнул:

— Забыли! Мы закурить забыли!

Он вытащил из-под рубашки мятую пачку сигарет. В пачке были как раз четыре сигареты.

Я никогда в жизни не курил. И папа мой не курил, и мама, и тётя Розалия. И может быть, поэтому, а может, потому, что я вспомнил, что в пионеры вступаю и должен показывать себя с хорошей стороны, но когда мне стали совать четвёртую сигарету и уговаривать закурить, я не взял её.

— Ладно, — сказал длинный, — попросишь сам потом, не дадим.

Они трое зажгли сигареты и важно так закурили, облокотись спинами о стену. А меня затошнило сразу от их дыма, потому что всегда тошнит от дыма курящих.

— Меня в пионеры скоро примут, — вдруг сказал я.

— Как примут? А ты что, октябрёнок, что ли? — удивился один.

— Он пенсионер, — хихикнул другой.

— Ты в каком классе-то учишься?

— В четвёртом.

— Исключали?

— Нет, — сказал я, — мы с отцом ездим много, поэтому не приняли.

— Врёт он всё. За езду не принимают, что ли? Исключили тебя, сразу видно. — Сказал тот, который раздавал карты первым. — Ведро на чистый пол вылил.

— Притворяется, не курю, говорит. Тихоньким сидит.

— А сами-то, — сказал я обиженно. — Курите, а красные галстуки надели.

— Ты красный галстук не трогай, понял? — сказал вдруг длинный. — Это не твоё грязное дело, раз ты исключённый. — Ты вообще откуда взялся-то? — Он оглядел меня. — Свой ещё, говорит. Пошёл отсюда, понял?

Я не знал, что делать, и не вставал.

— Понял? — повторил длинный. — Его исключили, а он тут ещё скрывается.

— Ну и ладно, — сказал я. Мне изо всех сил хотелось сделать им что-нибудь обидное, но я не знал, что. — Ну и ладно, — сказал я. — В следующий раз позовёте, не приду.

И я вышел из их комнаты под лестницей.

Потом я шёл по улице и оглядывался. Вдруг станут догонять. Но они, наверное, так и остались в своей там комнате.

Про этот случай я никому не рассказал. Ни папе, ни Чистякову с Четвериковым. И тех троих я тоже больше не видел.

* * *

— Если хочешь, я приду сегодня к тебе в гости, — сказал я Марине в школе.

В тот раз она ведь говорила, чтобы я приходил ещё.

— Приходи, — сказала Марина, — зачем?

— Ну… сказки у тебя почитаю.

— Приходи, — повторила она.

Маме и тёте Розалии я уже сказал, что задержусь после школы. Они не очень любят, когда я опаздываю к обеду, особенно когда они берут обед в номер и едят «в семейной обстановке».

После уроков мы с Мариной, как и в тот раз, обошли продуктовые магазины. И я снова стоял в очередях. И так же, как в первый раз, в прихожей у Марины было темно.

Но Маринин отец сразу меня узнал.

— Марина? С тобой Саша Карамзин? — спросил он из комнаты.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Здравствуй, Саша Карамзин, — ответил Маринин отец.

В этот раз мы не стали пить чай.

— Мы обедаем поздно, когда мама приходит, — сказала Марина.

В первый раз, когда я увидел Марину в большую перемену в столовой, здорово удивился, потому что она ела по две порции.

Марина привела меня в свою комнату.

— Ты правда сказки хотел?

— Хотел, — сказал я.

Марина дала мне несколько книг и ушла на кухню, а я всё думал, как пойти к её отцу и заговорить про моего папу. Можно, конечно, войти просто так и сказать: «Извините, я вас нечаянно обманул. Мой папа не пусконаладчик, он артист Карамзин».

Маринин отец сидел в своей комнате молча. Я не знал даже, что он сейчас там делает. Может быть, спит. Я приду, разбужу его, а он обидится.

— Тебе, наверное, неинтересно, — вошла Марина.

— Почему, мне интересно.

— Сейчас ко мне придут девочки, и я им буду читать, ты домой пойдёшь?

— Да мне ещё рано немного.

— Ну хорошо, — сказала Марина, — только если будет тебе неинтересно, ты сразу уходи.

Скоро зазвенел звонок. И пришли малыши. Те самые, которые в прошлый раз разглядывали меня на лестнице. Они долго раздевались в тёмной прихожей и о чём-то шептались. А я сидел один в комнате.

Потом меня позвала Марина.

Малыши сели близко от Марининого отца, на диван. Они сидели тесно друг к другу. Маринин отец повернул к ним лицо и слушал их разговоры. Я сел на стуле около двери. А Марина принесла себе табуретку с кухни.

Она раскрыла книгу, и малыши сразу замолчали.

Сказка была про страну Гюлистан. В этой южной стране росли розы и жили весёлые люди.

Все слушали сказку внимательно: