Я помню снег. Много снега. Помню, как во дворе мы с мамой лепили снежную бабу. И еще была Глаша. Я не знаю, кто она. Точно не часть семьи, потому что на маму Глаша всегда смотрела с каким-то странным выражением во взгляде. Будто мама — самая главная для Глаши. Она называла ее Марина Леонидовна.

От этих мыслей мне становится тепло в груди. Я помню, как Глаша кормила меня пирожками и купала в большом корыте. Помню ее большие, шершавые руки.

— Папа, мы ведь только собрали железную дорогу. Ты говорил…– Пытаюсь я возражать.

Мне интересно быть здесь, с отцом и его гостем. Мне интересно не только из-за железной дороги. Хочу послушать, о чем они говорят. Я ведь тоже мужчина.

— Алеша.– В интонациях отцовского голоса появляется сухость. Даже недовольство. А такое поведение совсем, совсем на него непохоже.

Я поднимаю голову и смотрю на высокого, худого мужчину с усиками. Это все из-за него. Это он виноват со своими новостями.

Я бы мог разозлиться на гостя, но мужчина выглядит приятно. Он напоминает моего учителя немецкого языка. А еще почему-то это гость кажется мне похожим на Блока. Я не знаю, кто такой Блок. Это мама назвала так человека, фотографию которого я увидел на первой странице книги. Вот на него папин гость тоже похож. Если бы волосы не были острижены, они бы кудрявились и точно так же стояли бы дыбом. Гость улыбается мне, потом подходит совсем близко, наклоняется и протягивает руку.

— Здравствуй, Алексей. Мы незнакомы. Меня зовут Лев Сергеевич. Ты извини, что я отрываю вас с отцом от столь необходимого дела, как железная дорога, но мне очень нужно поговорить с твоим папой. Это важно. У нас серьезный мужской разговор. А ты же знаешь, мужские разговоры лучше всего получается в тишине.

— Да уж…– Смеется папа. Напряжение по-тихоньку уходит из его голоса. — Запомни, Алеша, этот день. С тобой сейчас за руку здоровается создатель уникального инструмента. Чтоб ты понимал, сам Владимир Ильич пытался сыграть на этом инструменте. Представляешь, как здорово? Однажды весь мир будет произносить имя Льва Сергеевича с восторгом и почитанием.

Я поднимаюсь с пола, с сожалением смотрю на железную дорогу и выхожу из комнаты.

А потом вдруг делаю то, что мне несвойственно. Совсем. Я на цыпочках возвращаюсь к двери и одним ухом припадаю к щелочке, которую оставил, не закрыв до конца створку.

Мне стыдно, что я подслушиваю, но какое-то странное, болезненное любопытство вынуждает меня переступить этот стыд.

Лев Сергеевич, судя по звуку шагов, подходит к стулу, на который он положил портфель. Этот портфель наш гость принес с собой. Щёлкает замок. Потом я слышу шелест бумаги и голос нашего гостя.

— После смерти Юзефа наш товарищ вроде как во главе ОГПУ. Но на самом деле, состояние здоровья оставляет желать лучшего. Второй… По сути, он заправляет большей частью дел. И дела эти, прямо скажем, не лучшие. Грызня… Сильная грызня, Сережа. Власть, знаешь ли, никого не делает чище. И неважно, каких политических убеждений придерживаются игроки. Совсем неважно. Но разговор не о том. Товарищ Степинский собрал кое-какие бумаги. Получил часть от Юзефа, прямо перед его смертью. Юзеф всегда знал, что и как обстоит на самом деле. Но для него важнее была общая цель, начатая революцией. Тем не менее, некоторые серьёзные бумаги он приберег. Передал их товарищу Степинскому. И как ты понимаешь, эти бумаги крайне важно прибрать до нужного времени. Надежно прибрать. Оставлять их в Союзе нельзя. Но придет момент, когда они потребуются. Им предстоит сыграть решающую роль. Таково мнение товарища Степинского. На, Сергей. Посмотри. Он сказал, ты можешь посмотреть. Чтоб понимать, насколько все важно. Тебе он доверяет безгранично.

В комнате становится тихо. Буквально на пару минут. Я слышу только шелест бумаги. А потом тяжелый вздох. Это папа вздыхает. Даже, наверное, не вздыхает, а как-то нервно втягивает носом воздух.

— Черт…– Голос отца снова звучит взволновано. — Это то, что я думаю?

— Нет, Сергей. Это опаснее, чем ты думаешь. И…– Лев Сергеевич замолкает.

Буквально на минуту. Но это очень тяжелая минута. Я буквально ощущаю, как воздух в комнате сгущается и становится плотным. Настолько плотным, что его можно резать ножом. А я ведь даже не нахожусь там. Я стою в коридоре.

— В общем, здесь сведения, которые могут сто́ить головы многим. Включая твоего старого друга детства. Ты понимаешь, о ком я. — Говорит, наконец, Лев Сергеевич. Потом голос его становится тише и он что-то быстро шепчет отцу.

— Вот черт…

Отец почти никогда не выражается бранными словами, но сейчас это уже произошло дважды. Я отстраняюсь и с удивлением гляжу на дверь. Будто она может мне объяснить, что происходит. Потом снова припадаю к шелочке.

— Да. — Говорит Лев Сергеевич уже нормально, — Первые, которые помечены красным, они о службе Сыщика в 1919 году в мусаватистской контрразведке в Азербайджане. Сам понимаешь, такой факт можно квалифицировать как измену Родине в форме шпионажа. Здесь, в этих бумагах, есть подтверждение, что, находясь в Баку, он завязал тайные связи с иностранными разведками не по распоряжению Микояна. Уже работая в Грузии, он установил связь, естественно тайную, с охранкой грузинского меньшевистского правительства, которое можно считать филиалом английской разведки. И мы говорим лишь об одном человеке сейчас. А здесь…

Я слышу звук, будто Лев Сергеевич трясет бумагами.

— Здесь не только про него. Здесь про многих. Смотри. Вот помечены синим, это о твоем друге детства. Зеленым — ещё один товарищ из этой же кагорты… И все они сейчас медленно, но верно ползут наверх.

— Насчёт Сыщика не знаю, Лев… Ты представляешь себе, что такое разведка? Это не когда люди поднимают ворот и тайно проникают в какую-то комнату, чтобы «снять» секретные документы. Ну, право слово, не в театре ведь. Разведка — это общение. Это встречи и общение с людьми. Те люди, для которых ты комплементарен, оказываются явно или неявно тобой завербованы. Соответственно, это либо агенты влияния, либо идейные агенты, либо агенты, работающие за деньги. Если ты профессиональный разведчик, ты общаешься со всеми, у тебя гигантские связи. Сыщик в разведке был много лет. Где он встречался, когда, с кем? Это абсолютно наивно — считать, что человек, работавший в разведке, не был связан с разведкой мусаветов.

— Согласен. Но работа в