которых наши умственные раны загнивают, что препятствует естественной способности ума к исцелению.

В этой практике вы «хирургически удаляете» умственные привычки к тому, чтобы (1) думать, что переживаемые вами мысли и образы существуют вне вашего собственного ума, (2) компульсивно откликаться на эти умственные акты страстным желанием и отторжением, как если бы акты сами по себе были неотъемлемо приятными или неприятными, и (3) отождествлять себя с ними, как если бы вы были независимым деятелем, который их создает, и при этом рассматривать их как неотъемлемо «свои» просто потому, что их переживаете только вы. Ученые преуспевают в понимании природных явлений, которые снова и снова могут подвергать проверке многочисленные наблюдатели. При этом явления, которые возникают только в конкретный момент (и потому неповторимы) и с конкретным индивидуумом (таким, как вы) являются не менее реальными. Более того: одно то, что некое явление наблюдаете только лично вы, вовсе не обязательно делает его вашим. Можно привести пример: если вы в одиночку наслаждаетесь прекрасным закатом, назвать его своей собственностью вы все равно не можете. Вы просто оказались в нужном месте в нужный момент и потому наблюдаете происходящее. То же касается и всех субъективных переживаний. Их не может напрямую наблюдать кто-либо иной, но это не делает их менее реальными, чем публичные события, — и не подразумевает, что мы несем личную ответственность за все, чему становимся свидетелями при наблюдении за пространством ума.

Подобный переход от эгоцентричного к натуралистичному представлению об умственных явлениях может оказаться невероятно освобождающим. В этом процессе тщательного наблюдения за умственными актами — без отвлечения, без цепляния — мы начинаем видеть, что ум способен исцелять сам себя. Мы держим раны ума в чистоте, и — приписываем ли мы происходящее благодати сверхъестественного существа или естественным качествам осознавания — многие из узлов в уме начинают сами собой распускаться. Эта практика не описывается как панацея или как замена для профессиональной психотерапии. Иногда подобные внешние виды психологических интервенций необходимы. Однако объединение этой практики с подобными видами вмешательства, судя по всему, обладает огромным потенциалом и может поспособствовать тому, чтобы люди с психологическими проблемами смогли установить более плодотворное сотрудничество со своим терапевтом — так, чтобы восстановить и усилить свое умственное здоровье. Подобная «кросс-культурная» терапия — это новая и быстро развивающаяся сфера клинических исследований, которая в будущем может принести огромную пользу[94].

Памятование и самонаблюдение

Цель практики успокоения ума в его естественном состоянии — развитие более глубоких переживаний физических и умственных раскрепощенности, неподвижности и бдительности. Чтобы достичь этой цели, мы применяем и совершенствуем две способности своего ума — памятование (внимательность, осознанность) и самонаблюдение. Как было сказано в предшествующей главе, психологи недавно начали исследовать влияние осознанности, которую они определяют как «вид свободного от усложнений и вынесения суждений, сосредоточенного на текущем мгновении осознавания, в рамках которого каждые мысль, чувство или ощущение, возникающие в поле внимания, признаются и принимаются так, как есть»[95]. Это удачное описание той формы осознавания, которое мы привносим в эту практику, но отнюдь не эквивалент тому пониманию осознанности (памятования), которое предлагает буддийская традиция. На пали — языке, на котором впервые были записаны учения Будды, — понятие, которое переводится как «осознанность» (памятование, внимательность), звучит как сати. Будда определял это качество как способность «помнить, держать в памяти то, что было сказано и совершено давным-давно»[96]. Итак, основной смысл осознанности в буддизме — это памятование, то есть противоположность забывчивости. Когда мы направляем это качество на наблюдение за умом, мы мгновение за мгновением «вспоминаем» о своем внимании и собираем его: не поддаваясь забывчивости, мы наблюдаем за непрерывным потоком возникающих и исчезающих проявлений.

Возможно, самая ранняя попытка полностью объяснить смысл сати, предпринятая в буддийской литературе, содержится в беседе Менандра Первого (II век до н. э.), индо-греческого царя северо-западной Индии, и Нагасены, буддийского мудреца, который прошел подготовку под руководство греко-буддийского монаха Дхармараккхиты. Когда царь задает вопрос о природе памятования, Нагасена отвечает: это качество обладает свойствами «привлечения в ум» и «удержания». Затем он поясняет: «Когда памятование проявляется, оно привлекает в ум благотворные и неблаготворные склонности, с недостатками и без недостатков, низменные и возвышенные, мрачные и чистые, вместе с тем, что им противоположно… Памятование, когда оно проявляется, проходит по путям благотворных и неблаготворных склонностей: эти склонности благотворны, те неблаготворны; эти склонности полезны, те неполезны»[97].

Эту тему вновь поднял индийский буддийский ученый Буддагхоша (V в.) — самый авторитетный составитель комментариев из традиции тхеравады, которую сегодня в первую очередь сохраняют в Юго-Восточной Азии. В своем классическом труде «Путь очищения» он начинает объяснение этой темы с утверждения, что именно благодаря памятованию мы и способны вспоминать явления или события прошлого. Этой способности, пишет он, присуще свойство «не-плавучести» — в том смысле, что ум пристально вовлечен в избранный объект внимания. Памятованию присуще свойство «не-утраты»: оно позволяет нам удерживать внимание без забывчивости. Она проявляется как «ограждение» или способность «находиться лицом к лицу с объектом» — «веревка памятования» прочно удерживает внимание на избранном для него объекте, будь то относительно устойчивый одиночный объект или поток событий. Основа этой способности — «мощное подмечание», под чем подразумевается его различающее качество. Обобщая, Буддагхоша утверждает: памятование следует рассматривать как подобное столбу (ибо оно закреплено на объекте) и сторожу (ибо оно ограждает врата восприятия)[98].

Занимаясь практикой успокоения ума в его естественном состоянии, мы не пытаемся что-либо менять в его содержании — вместо этого мы просто наблюдаем за всем, что возникает, с непоколебимым памятованием. Тем не менее в контексте нашей повседневной жизни памятование, как упоминают Нагасена и Буддагхоша, может играть более активную роль: оно помогает взращивать благотворные умственные состояния и устранять неблаготворные. Подобно привратнику, не допускающему в город тех, кто не имеет права войти, правильно закрепленное памятование предотвращает возникновение неблаготворных ассоциаций и реакций применительно к физическим чувствам. Многие буддийские трактаты описывают памятование как основной фактор, который ограждает ум[99], или как ментальную способность, оказывающую контролирующее влияние на мысли и намерения[100]. Из-за этого предполагать, что памятование всегда будет пассивным, неверно.

В контексте буддийской медитации слово «памятование» подразумевает созерцание — способность «видеть» или «пристально наблюдать». Очевидным образом, в этом смысле оно очень близко к латинскому contemplatio и греческому theoria, которые также означают «созерцать» и «наблюдать». Подобно пифагорейцам и христианской созерцательной традиции, Будда подчеркивал, что памятование важно для всех видов медитации — ведь оно оказывается сущностным условием