Шрифт:
Закладка:
— Зимой?
— Летом.
— И что вы сделали?
— Вызвали полицию из городка. Те приехали да вытащили трупик… А у тебя кто провалился? Тануки[15]?
— Сама не пойму. В колодце темно, не разобрать.
— В тех горах и волки шастают[16], — продолжает он. — Так что пока держись от колодца подальше. А я к Рождеству появлюсь в городке — разберусь…
Отключившись, я вспоминаю, что сегодня еще ничего не ела. Заставляю себя что-то сготовить, но к еде почти не притрагиваюсь и даже не нахожу сил, чтобы это запить.
Перед тем как заснуть, решаю проверить, плотно ли закрыто окно в гостиной. И вдруг — непонятно откуда — слышу тоскливый собачий вой. Вздрогнув, поднимаю голову. Протираю слипающиеся глаза. Может, я уже сплю? Или то был просто ветер? Взяв лопату и лампу, окликаю собак и бреду по сугробам к колодцу.
Сильный ветер колотит ведро о деревянный ворот. Подойдя к колодцу с лампой в руке, я перевешиваюсь через край.
— Пастрами! — шепчу я неслышно, словно самой себе. — Пастрами?
Прислушиваюсь. И мне снова чудится, будто кто-то скулит в ответ.
— Пастрами, ты жив?! — кричу я уже во весь голос. И на этот раз отчетливо слышу собачий вой. В отчаянном рывке я опускаю руку с лампой ниже, как можно ниже в черную бездну… Как вдруг — о чудо! — наконец-то различаю Пастрами, подпрыгивающего на льду.
Оставив собак у колодца, я бегу обратно в хижину, завожу мотор у бензопилы. Утопая под градом опилок, спиливаю деревянную лесенку, ведущую на чердак. Выношу ее наружу, загружаю на красные санки для дров. Пара-тройка собак помогает мне дотащить лесенку до колодца и осторожно спустить ее в темное жерло до самого дна.
— Пастрами, сюда! — кричу я.
Но глупый пес таращится на меня, высунув язык, и даже не думает двинуться с места.
Лед внизу, похоже, достаточно крепкий — под тяжестью лесенки не трещит. Проверив лесенку ногой на устойчивость, я обвязываюсь веревкой, закрепив один конец у ворота на оси. Превозмогая панику перед бездной, переношу вес тела на первую ступеньку, потом на вторую и медленно спускаюсь все ниже.
В тот самый миг, когда мои ноги встают на лед и Пастрами кидается ко мне в объятия, я слышу какой-то треск, совсем призрачный, едва различимый, но от которого будто вся кровь уходит из тела. Ни жива ни мертва, я расстегиваю лыжную крутку и быстро, себя не помня, заталкиваю за пазуху окоченевший клубок белой шерсти. Лед в колодце остается таким же холодным и беспросветным, как и мои мысли о том, что же я, черт возьми, вытворяю.
Возвратившись из бездны на землю, я встречаюсь взглядом с собаками, неотрывно глядящими на меня. Не успеваю я перевести дух, как они подбегают ко мне, и одна из них раскрывает пасть.
— Ну как? Годится? — будто бы доносится до меня.
И тут Пастрами, совсем притихший у меня за пазухой, вдруг дергается в ответ.
— Еще как годится, — произносит он совершенно отчетливо. — На все сто.
Работы оставалось еще выше крыши. Чтобы сдать ее в срок, мне пришлось выворачиваться наизнанку. Я отменила прогулки с собаками и все время, когда не спала, просиживала с пинцетом и лупой за столом. Следуя предварительным чертежам, я собирала в сложнейший узор несколько сот разноцветных бумажек, одну за другой, постепенно, но верно приближаясь к тому, чтобы все это буйство цветов наконец ожило и, подобно весеннему паводку, хлынуло с холста наружу. Как потом ни размножай это в копиях по белу свету, создание оригинала требует столько ручной работы, что без заказов я в ближайшее время, надо полагать, не останусь. Хотя мне самой на самом-то деле если что и нравится разглядывать бесконечно, так это девственную белизну холста.
От такой ежедневной нагрузки мое бедное тело совсем скукожилось, и я решила в кои-то веки отмокнуть в ванне. Расслабляя затекшие мышцы в горячей воде, я вдруг с удивлением сообразила, что телефон не звонил уже несколько дней. А сверившись с календарем на кухне, впала в реальный шок: декабрь почти закончился, и с Рождества, когда мы с ним должны были встретиться, прошло уже несколько суток…
Значит, он давно уже внизу, в городке? Гостит у родни??
Стянув с вешалки лыжную куртку, я напялила ее уже на полпути к гаражу. Собакам, попытавшимся запрыгнуть со мной в машину, объявила:
— Загляну в городок и сразу вернусь!
Но собаки на это не согласились.
— Что? Хотите со мной?
Гав-гав-гав!!
— Но вы все сюда просто не влезете!
Гав-гав-гав!!
Они лаяли как заведенные, сверкая своими желтыми глазищами и скаля клыки.
В итоге Пастрами поехал со мной на пассажирском сиденье, а все остальные собаки так и бежали за нами до городка у подножия.
Вот только в самом городке больше не было ни души.
Ни на площади, ни в супермаркете, ни на заправке — где бы я ни искала, не обнаружилось ни единого человека. Ни в одном из десятка автомобилей, замерших на дороге, не оказалось ни водителей, ни пассажиров. На жилых домах красовались рождественские гирлянды, но из-за распахнутых дверей не доносилось ни звука.
Отчаявшись, я вылезла из машины и побрела по заснеженной улочке с целой армией собак за спиной. Листовки Соседского дозора, размокшие и грязные, валялись там и сям на снегу. Поковырявшись в памяти, я вспомнила номер дома его родни, который он сообщал мне по телефону. И отыскала тот дом — с рождественской елкой у входа. Дверь оказалась не заперта, я осторожно пробралась внутрь и попала в гостиную с накрытым столом. Все было готово к подаче еды, но каждый прибор уже подернулся тоненьким слоем пыли.
На всякий случай я обошла весь дом, но так никого и не встретила. В гостевой комнате на втором этаже я увидела вешалку, с которой свисало очень знакомое мне пальто. Там же, прямо на постели, валялось заряженное охотничье ружье.
Подобрав пакет с подарками, явно предназначенными для его сына, я повернулась к Пастрами, который не отставал от меня ни на шаг.
— Когда-то очень давно я попросила Санта-Клауса, — сказала я. — «Сделай так, чтобы, когда я проснусь, на свете не осталось ни одного человека, кроме меня!»
Перейдя через дорогу с красным иероглифом «собака», намалеванным из баллончика прямо на асфальте, мы с Пастрами и подарками загрузились в машину.
Я завела мотор, и всю дорогу назад стая белых собак не отставала от меня ни на шаг.
* * *
Тридцать первого декабря, как
