Марина смотрела на его отточенные привычные жесты, и это так увлекло её, что она чуть не проскочила мимо кассирши. Та долго считала, никуда не спеша. Марина всё больше почему-то раздражалась. Наконец покупки ее были сложены, и она отошла от молчаливой угрюмой очереди.

Она подошла к столу, где можно было переложить продукты в пакеты и сумку, но столик был занят.

Уже знакомый укассовый дед поставил широко свой рюкзак и не спеша отстегивал застрявшую в отделении молнию. Молния не поддавалась. Марина молча ждала, когда он наконец уйдет, сгинет этот чудаковатый человек. Он оглянулся, и она увидела его ярко-голубые, в чем-то детские, глаза, потусторонний взгляд которых уже давно не вникал и не фиксировал происходящее. И поэтому в глазах этих навсегда поселилась доброта и какое-то нездешнее смирение.

Молния, наконец, расстегнулась, старик сунул руку глубоко в отделение, и извлек оттуда полупустую бутылочку водки. Там что-то плескалось чуть на донышке. Мужичок аккуратно отвинтил пробку и, никого не стесняясь и не прячась, сделал несколько глотков из бутылки. Марине послышалось через бульканье, что старик мурлычет от удовольствия.

Он прикинул на глаз остаток напитка в сосуде, оценил правильно свои силы и перелил теперь уже совсем остатки, в только что приобретенную и не початую.

А пустую тару поставил аккуратно в урну, а долитую заполненную до горлышка новую бутылочку, аккуратно и крепко завинтил крышкой и бережно поставил в боковой кармашек рюкзака, застегнул не с первого раза непослушную молнию, проверил надежность остальных. И стал не спеша закидывать на свои острые плечи широкие замусоленные лямки.

Другая рука никак не попадала в нужную прорезь, и старик, кряхтя и почему-то улыбаясь, все старался попасть.

Марина, совсем неожиданно для себя, подтянула эту злосчастную лямку до плеча мужичка.

Он глянул на нее и с достоинством поклонился чуть заметно, поблагодарил.

И пошел к выходу, щурясь на сильном солнце за стеклом. Уши его ушанки были криво выставлены вверх, будто приветствовали и солнце это сильное, и каждого, кто шёл под ним.

Марина долго смотрела ему вслед. На его сутулую спину, и как бережно он нес свой рюкзак, будто в нем поместились все сокровища этого мира.

Старик исчез, завернув за ближайший угол, и тут Марина пришла в себя, и вздрогнув, достала из кармана платок и рьяно протерла свою ладонь, в которой еще ощущалась шероховатость лямки стариковского рюкзака.

И зачем нужно было трогать эту грязь. Марина подумала и выбросила свой нарядный платочек брезгливо в урну. Он так и упал рядом с пустой бутылкой, оставленной дедом. Марина не собиралась стирать платок, легче и безопаснее было его выбросить.

Она протерла еще руки спиртовой салфеткой и бросила ее, обратила внимание, как ее расшитый мережкой батистовый платочек лег у бутылки нежным дружеским покрывальцем, и этот странный натюрморт вызвал у Марины улыбку. Ничего вроде значительного не случилось, она переложила продукты в пакеты, и уходя, еще раз вдруг глянула вниз.

Платок лежал прямо на дедовской бутылке, никуда не делся, и Марина поняла вдруг, что единственное, сделанное ею сегодня за день — это было неожиданное её внимание к этому старику, и помощь с наброшенной на его плечо лямкой. Она поняла вдруг, что будет скучать по этому человеку, по его доброму голубому взгляду, и случилось с ней что-то такое, что ей захотелось догнать старика, присесть с ним на ближайшую лавочку и спросить у него, о его завидном праве не злобиться, не раздражаться и находить во всем смысл радостный и завидный, вызывающий какой-то покой.

Старика Марина конечно же догонять не стала. Она тащила домой тяжело-привычные пакеты со снедью.

Раздражение куда-то сбежало. И она пошла помедленней, с благодарностью непонятной к тому, кто показал ей, вечно всклоченной, недовольной собой и всем в этой жизни, этого старика, неопрятного до брезгливости к нему, и спокойно-счастливого — до зависти к нему же. И Марина подняла голову, выпрямила спину и неожиданно крикнула вверх:

— Ура!!!

Наверное сделала это достаточно громко, потому что встречный парень шарахнулся от неё. Но ее это только развеселило. И она подтвердила кому-то:

— Ура.

У Марины было чувство какого-то главного открытия. И уже дома, готовя ужин, она вдруг в коридоре на самой высокой полке увидела старую, еще школьную, ушанку сына. Она дотянулась до нее с трудом, и тут же вздернув ей уши, примерила на себя. Вышло смешно и трогательно, почти как у старика.

Но разница была в том, что Марина ни за что не вышла бы в мир в таком виде.

И она поняла, что для этого должна была случиться долгая постепенность осмысления важностей и неважностей.

Но она была только в самом начале отсчета этих постепенностей. Поэтому она сняла ушанку и забросила ее на антресоли. Легко и ловко.

Стеганая тетрадь,

5 марта 2022

Молитва

Виталий Янович шел по проспекту и думал тяжелую свою думу, как ему обустроить свою новую, совсем холостую жизнь, полную бытовых подвохов и одиночества.

Женщина, которую он, казалось бы, любил и считал почему-то женой, ушла от него вчера поздним вечером. Села со своими тремя чемоданами в белый джип и укатила.

Особенно оскорбительно для Виталия Яновича оказался цвет этого самого джипа — белый. Сущая свадьба. В темноте Виталий Янович не смог рассмотреть хозяина машины, но по тому, как он ловко управлялся с чемоданами, запихивая их в багажник, лет ему было немного, а сил — достаточно.

Машина уехала, а Виталий Янович долго еще стоял у окна, осмысливая это неожиданное для него событие.

Он не спал всю ночь, бродил по квартире, то зажигая, то гася совсем бессмысленно свет в комнатах.

Ранним утром, едва дождавшись времени, когда можно будет уже с деловым видом поспешить на службу, Виталий Янович так и сделал. Накинув на себя любимое свое черное пальто и, слегка прихрамывая, полуновые, неразношенные еще башмаки, он пешком отправился в своем новом состоянии независимого молодого человека. Казалось, независимость эта должна радовать, но она сильно огорчала Виталия Яновича своей глухой неизвестностью.

На проспекте уже была толчея, суета и какая-то радость. Все прохожие бодро шли, щурились на солнышке и выглядели вполне благополучно.

Это сильно раздражало почему-то Виталия Яновича, он еще острее чувствовал свою внезапную беду.

Прежде всего надо было позавтракать, для этого нужно было зайти в кафе. Всего-то. Но Виталий Янович так и не смог одолеть несколько ступенек, подняться