Противостояние, сложившееся даже не в XIX веке, и, кажется, не в XVIII, а куда раньше, Октябрьская революция не сняла. «Славянофилы» и «западники» меняли имена, но суть оставалась прежней.

Оппоненты чувствовали угрозу, исходящую от Шолохова.

Шолохов не имел доверия к ним.

То, что газетная перебранка совсем не касалась сути вопроса, значения для тех, кто понимал подоплёку, не имело. Все, кто надо, позицию Шолохова считывали.

Так понемногу формировался новый шолоховский образ. Не прежний разбитной казак, изредка наведывающийся в Москву, не боящийся ни чёрта, ни генсека – а упрямый, тяжёлый, смурной человек, отстаивающий свою тяжёлую и смурную правоту.

Лидия Чуковская – дочка Корнея Ивановича – записывала в том году в дневнике: «Сейчас Шолохов уже ничем не отличается от Панфёрова: тот же выдуманный русский язык, та же внутренняя душевная грубость». Кажется, она первой сформулировала то, что скоро станет расхожей точкой зрения в среде либеральной интеллигенции.

И язык, конечно же, был у него не выдуманный, и душевная грубость его – вопрос спорный, но с какого-то времени им нравилось так думать о своём главном оппоненте.

И на фоне этого устаревшего и грубого писателя – совсем иначе думать о себе.

* * *

По совокупности сделанного к 1954 году соперничать Шолохову было по-прежнему не с кем. Когда в январе этого года Нобелевский комитет обратится к старейшему русскому писателю, академику Сергееву-Ценскому с просьбой предложить своего кандидата, он ответит: считаю за честь предложить Шолохова. И приведёт очередную статистику: к 1954 году в СССР было 412 изданий Шолохова на 55 языках общим тиражом 19 миллионов 947 тысяч экземпляров.

В том же году «Литературная газета» произвела подсчёт переводов советских писателей на иностранные языки, не считая внутренних изданий на языках народов СССР. Самое большое количество переводов имели «Молодая гвардия» Фадеева и «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого: обе книги были переведены на 60 языков. Другие книги Полевого даже близко не имели подобного успеха и, к слову, иметь не будут.

«Разгром» Фадеева был переведён на 36 языков.

Но самый высокий совокупный результат всё равно был у Шолохова – 55 переводов на иностранные языки «Тихого Дона» и 53 перевода «Поднятой целины».

Столько же, 53 перевода, было у романа Симонова «Дни и ночи». Однако другие его книги такого успеха за границей тоже не имели. По 43 перевода было у повести Валентина Катаева «Белеет парус одинокий» и повести Аркадия Гайдара «Тимур и его команда».

Из ушедших советских писателей выше был результат только у Николая Островского: роман «Как закалялась сталь» был переведён на 78 языков. Но «Рождённые бурей» – уже на 25. Затем шла «Педагогическая поэма» Макаренко, переведённая на 52 языка.

Советская литература к середине 1950-х была одной из ведущих и востребованных, а Шолохов – в числе самых знаменитых писателей мира. При этом «Поднятая целина» почти не уступала «Тихому Дону» в популярности.

23 февраля 1954 года секретариат ЦК КПСС принял решение «согласиться с… текстом ответа писателя Сергеева-Ценского Нобелевскому комитету». Из Стокгольма ответили, что ждали письма до 1 февраля, посему Шолохов в число кандидатов в этом году, увы, не попадает. Однако, писали шведы, он будет непременно выдвинут в 1955 году.

В текущем 1954-м на премию выдвигались ещё два русских писателя-эмигранта: Борис Зайцев и Марк Алданов. Но лауреатом станет Эрнест Хемингуэй. Когда его спросили, кого из современников он ценит особенно высоко, он коротко ответил: «Мне нравится Шолохов».

* * *

28 октября 1954 года в Киеве открылся III съезд писателей Украины. Происходило всё на государственном уровне: пышно, шумно, с партийными церемониями и сопутствующей помпой. Были приглашены Симонов, Софронов, Закруткин и, конечно же, Шолохов, но он почему-то не прилетел накануне съезда.

Москвичей встречали украинские литературные звёзды – Олесь Гончар, Александр Корнейчук, Николай Бажан, Максим Рыльский. Всем радовались, но вопросы не затихали: а где Михаил Александрович, а всё ли с ним в порядке?

Никто толком не знал, где он.

Ждали в день открытия – не дождались.

Наконец Гончару позвонили из Москвы: будет в полдвенадцатого ночи 29 октября, встречай. Одна просьба: никакого шума. В аэропорт можно взять только Софронова и Закруткина. Никаких партийцев, никаких журналистов.

Шолохов приехал не один.

Небритый – весь заросший седой щетиной.

Он был с Искрой. С Лилией Степановой.

Спокойно её представил:

– Лилия Ивановна.

Гончар сразу обо всём догадался. Софронов и Закруткин, кажется, и так знали.

Она вела себя скромно.

Поначалу Шолохов был очень сдержан и неразговорчив.

Только когда заселились в отель «Украина» и он вышел уже один поужинать с товарищами, все узнали прежнего Шолохова – компанейского и весёлого. Его ужасно рассмешила рассказанная товарищами история, как постоянно носившего гимнастёрку Закруткина приняли на съезде за Шолохова.

– Я сейчас переоденусь в гимнастёрку, чтоб меня завтра приняли за писателя Закруткина, – в своей манере, улыбаясь только глазами, острил Шолохов. Все хохотали.

Закруткин очень обиделся на эти шутки, и Шолохов с необычайной нежностью его успокаивал. Еле успокоил.

Он выступил на съезде, раздал автографы, выполнил необходимую программу и, наконец, смог заняться своей любимой.

Стоял тёплый, золотой октябрь.

Киев был невероятно красив.

Пришло воскресенье – и весь день решили отдать отдыху и прогулкам. Шолохов и Лиля пообвыкли и уже не были стеснены присутствием украинских товарищей. Ходили рядом, но за руки не держались. Изредка перекидывались несколькими словами. Они и так понимали друг друга.

Отношения их стали очевидны – дальше должен был следовать развод с Марией Петровной.

Дошли до памятника Шевченко пешком. Оттуда поехали в Софийский собор.

Гончар напишет в своих, не переведённых на русский воспоминаниях, что впоследствии Мария Петровна «дуже образилась (обиделась) на нас, киян… А що мы могли зробити (сделать)?».

В аэропорту делегацию провожали друзья и журналисты, разглядывавшие Лилю во все глаза. Один из них подошёл, сказал что-то про «Тихий Дон» – до чего ж хорошая книга, – а сам косился на шолоховскую спутницу.

– Я «Тихого Дона» не писал, – мрачно сказал Шолохов.

– А хто? – удивился журналист и теперь уже смотрел только на Шолохова.

– Писала одна старушка, – сказал Шолохов и вдруг, для пущей ясности, перешёл на мову: – Яку я потiм убив, а рукопис привласнив.

* * *

Встал выбор: кто будет открывать второй Съезд советских писателей? В прошлый раз это был Горький.

Имелась ли теперь соразмерная ему фигура?

Бубеннов в письме Маленкову от 24 сентября 1954-го делился своими соображениями:

«Основным докладчиком утверждён А. Сурков. Неплохой поэт и организатор, но расстояние между А. Сурковым и М. Горьким так велико, что появление А. Суркова на трибуне съезда в качестве учителя советской литературы может вызвать только иронию».

«Следующий по важности доклад – о прозе поручен штатному докладчику по всем вопросам и по всем жанрам литературы тов. К. Симонову, – со скрытым сарказмом продолжил Бубеннов и, отчасти мстя за тон,