Хармон комкал на груди ткань с фамильным гербом Джека, и к ужасу в груди примешивалась черная зависть. Торговец теперь не сомневался: его предшественник нашел способ умереть быстро. Это потребовало железного самоконтроля, но Джек сумел. А Хармон-торговец не сможет. Ему предстоит вечность мучений.

Милосердная Янмэй…

Когда над головою раздался скрип, Хармон поднял голову и смотрел, смотрел, смотрел в проем, не в силах поверить. Люк был открыт, и факельный свет озарял лицо молодого воина.

— Ну, и дыра!.. — говорил Джоакин Ив Ханна. — Хватайтесь за руку, вылезайте. Ну же!

Глава 34. Искра

20 июня 1774 г.

Фаунтерра — Бледный Луг — Фаунтерра

Как чувствует себя подсудимый перед объявлением приговора?

Вероятно, так. Он — она — лежит на спине, поминутно вздрагивая от боли. Судья — лысеющий старик, одетый в сюртук и жилет, несмотря на летний зной — вдавливает сучковатые пальцы в живот осужденной. То выше пупка, то ниже, то правее, то левее. Под правым ребром нажатие отзывается резкой болью, заставляя подсудимую морщиться. Судья давит снова и снова — предъявляет боль под ребром, как уничтожающую улику, и требует признания:

— Что чувствуете, миледи? Вот здесь — плохонько, да?

Ночная блуза подсудимой поднята аж до груди. Судья глядит сквозь пенсне на белый плоский животик, отчего девушка чувствует себя унизительно обнаженной и беззащитной. Впрочем, ничего другого ей, подсудимой, и не полагается. Она выдавливает признание:

— Больно… Здесь, под вашими пальцами, да…

— Какая боль? — уточняет судья и мечет пригоршню юридических терминов, малопонятных для подсудимой: — Режущая боль? Колющая? Тупая или острая? Пульсирующая или продолжительная?

— Иглы… — говорит подсудимая. — Как будто иглы.

— М-да, миледи… Дело понятное…

Она не может понять, почему судья медлит. Ведь он уже знает приговор! Зачем тянет время, почему не скажет напрямик? Пытка ожиданием — это часть приговора? Или судья хочет, чтобы она унизилась и стала умолять. Что ж, подсудимая вряд ли может позволить себе гордость.

— Что со мною, сударь? — спрашивает она.

Впервые судья отрывает взгляд от ее живота, сверкает ей в лицо холодными стекляшками пенсне:

— Миледи, вы страдаете печеночной хворью.

Сказав это, он умолкает с таким видом, будто этой краткой фразою выражена уже вся ее дальнейшая судьба. Зачем он издевается над нею? Ведь она — не закоренелый преступник! Впервые за недолгую свою жизнь предстала перед судом! Откуда ей знать смысл подобных слов?

— Что это значит?.. — спрашивает она.

Судья отвечает многословно — работает на публику. В первом ряду зрительского зала — выскородная дама, северная графиня. Законник поворачивается к ней и принимается блистать ученым красноречием:

— Изволите видеть, ваша милость, в тело юной проникли болезнетворные миазмы и расположились в печенке — вот здесь, — осужденная вздрагивает, когда он тычет ей под ребро. — Теперь печень окутана хворью, как будто паутиной. Она вырабатывает излишек желчи, каковая и отравляет тело.

Подсудимая силится понять, но не слышит в речи судьи главного: что с нею будет? Какая судьба ждет ее?! Когда он это скажет?

Графиня спрашивает — невпопад, не о главном:

— Какое лечение требуется?

Судья с радостью разворачивает ответ:

— Печеночная хворь весьма непроста, миледи. Поскольку не имеется прямого лекарственного доступа к пострадавшему органу, то придется действовать опосредованно. Основою нашего лечения станет кровопускание. Вы понимаете, миледи, что кровь протекает через все органы тела. Она вымывает хворь из печени, но загрязняется сама. Нашею задачей будет убрать из тела как можно больше грязной крови, а для ее замещения пить утром и вечером красное вино. Помимо того, применим и травяные снадобья, как то…

Подсудимой хочется взвыть. Скажите, наконец, главное! Оставьте ваш птичий язык, ответьте на один-единственный вопрос!

— Я умру?

Судья снисходительно улыбается: что взять с наивной дурехи!

— Юная леди, ваше выздоровление, прежде всего, в руках богов, а их деяния нельзя предсказать. Онако из медицинского опыта, каковой у меня, смею заметить, весьма велик, скажу следующее: при надлежащем уходе и точном следовании указаниям, хворь, весьма вероятно, отступит через три дня после того, как вы совершенно ослабеете. Если же говорить полностью точно, то вы будете сперва опускаться в глубину хвори, затем проведете три дня в наихудшем состоянии, а потом пойдете на поправку ровно с той же скоростью, с какой прежде шли на убыль.

Приговор подразумевает всего лишь пытку, но не казнь? Подсудимая боится поверить, робко переспрашивает:

— Вы имеете в виду, что эта хворь не смертельна?

— В высшей степени! — грозно вещает судья. Окуляры блещут, затеняя глаза. — В высшей степени смертельна, юная леди!

Подсудимая холодеет, даже графиня испуганно ахает. Судья удовлетворенно покачивает головой. Он дает себе время насладиться моментом, а затем проявляет снисхождение:

— Это если брать без учета влияния медицинского ухода. Но если же с требуемой регулярностью применить те процедуры и снадобья, какие я предпишу, то риск смертельного исхода сделается пренебрежимо минимальным.

Подсудимая переводит дух. Она помилована! В сердце вспыхивает столь пламенная радость, что девушке становится стыдно. Это низко — так дрожать за свою жизнь! Замирать от животного ужаса в ожидании приговора — теперь ей противно вспомнить об этом. Она обещает себе твердо выдержать любую пытку, какую бы ни обрушил на нее судья.

— Вы предписываете кровопускание, сударь?

— Конечно, юная леди! В нем — основа всего процесса.

Она осмелела настолько, что позволяет себе крохотное возражение:

— Раненые воины слабеют, когда теряют кровь. Правильно ли, сударь, совершать те действия, что приведут к потере сил?

Судья одаривает ее новой снисходительной улыбкой:

— А то как же, юная леди! В этом и смысл! Вам предстоит сперва ослабнуть, и лишь потом, когда хворь отступит, заново набраться сил. Из полнокровного и сильного тела хворь нипочем не уйдет. Она тянется к жизненным силам, будто мухи к патоке. Когда вы ослабеете — вот тогда появится возможность изгнать ее. Но учтите, что необходимы также снадобья и красное вино. Это весьма важное дополнение, и горе вам, если проигнорируете его, юная леди.

Графиня удовлетворенно кивает. Судья, почему-то взявший на себя роль палача, извлекает из саквояжа кожаный сверток, раскрывает, вынимает нож с треугольным лезвием. Служанка приносит таз и кувшин воды, судья-палач закатывает рукава и деловито омывает ладони.

— Приступим же к первому