В этот момент сзади вспыхнула зажигалка, девушка закурила, отвлекая его мысли.

«Хрен вам – свежая ягодка!» – подумал Мараби, и, возбуждаясь от задуманного, вглядываясь в темноте зеркала в нежные очертания юной красавицы, поддал газ…

Чуть позже по Ники-Хита медленно, из-за ухаб, прокатилась вереница черных «Волг» в сопровождении милиции. Казалось, это ядовитая змея выползла из-под корневищ бука и извивается по главной улице, извергая пламя.

В страхе и почтении никихитцы повыключали свет и из-за занавесок с любопытством вглядывались в столь внушительную процессию. При этом Кемса просила у Бога наказать коварных Докуевых и дать здоровья и счастья мудрому, честному падишаху – Ясуеву. И только старик Дуказов посмел в этот поздний час выйти за ворота:

– Скоты! – сплюнул он. – Если допоздна пьянствуют, то как днем работать, думать о людях собираются?

Колонна исчезла, оставляя встревоженную пыль, гарь, вонь этила. Село погрузилось в привычную тишину, слабый лунный свет – цвета солености огуречного рассола – нагонял на мир уныние и сонливость… Первая ночь суверенитета!

* * *

Как только из стен милиции, где сидел не признающий вины Самбиев, пополз слух, что он поджег комендатуру, к зданию правопорядка потянулись, как верные прихожане, жители Столбищ во главе с бабульками. «Ходоки» требовали передать «мученику-избавителю» всякую снедь, бутыли со спиртным, даже свечи. Вскоре к немногочисленной толпе подтянулись и местные бездельники. Когда сборище стало перерастать в несанкционированный митинг, начальник милиции быстро сориентировался: зачем ему «ЧП» с оглаской, когда все можно списать на «несчастный случай – короткое замыкание», тем более, что местный пожарник из-за отсутствия бензина (продали-пропили) так до комендатуры не доехал и более него склонен поддержать эту версию.

Словом, Самбиева перестали мучить, ему самому приказали молчать. Учитывая, что вольноосужденный остался один в районе, до особых распоряжений из области решили привлечь его, как и положено, к работе в колхозе.

Вновь, ночь в гостинице колхоза, вновь, как и прежде, без особой фантазии Самбиева посылают в четвертую бригаду, только не в село Столбище, а рядом на ферму. Благо из-за холмистости рельефа развалин комендатуры не видно, но колхозники твердят, что почерневший остов страшен, как скелет чудовища.

Всего на ферме работает сорок четыре человека, из них только восемь мужчин. Весь персонал в основном преклонных лет. Имея богатый опыт прежнего общения с животноводами, Самбиев избегает излишних контактов, особенно с женским полом. К тому же и его тоже обходят, относятся с почтением, но дистанцируются.

В каморке Самбиева та же кипа бумаг, теперь он спокойно составляет годовой отчет, упорядочивает документацию и помогает в учете бригадиру фермы, мужчине на пенсии, добропорядочному маленькому старику – Саврасову.

К Новому, 1990 году, забивали на мясо двух бычков для нужд колхозников. Местный забойщик-забулдыга, как свинью, заколол быка и потом с такой небрежностью разделал тушу, что в итоге мясо вышло все черное, окровавленное, испачканное внутренностями и грязью с навозом. Самбиев не стерпел этого издевательства над заколотой, долго издыхающей в стонах скотиной, и, отстранив нетрезвого работника, сделал все аккуратно. Бригадир фермы и шеф-повар колхозной столовой, что приехала за мясом, аж ахнули. И с тех пор лично председатель колхоза присылает записку Самбиеву с просьбой зарезать, как положено, скотину для столовой, для руководства района и прочих дел.

После новогодних праздников мало кто вышел на работу, а мужчины и вовсе пропали, кроме бригадира; пришлось Самбиеву выручать, сел за трактор – силос, комбикорм развозил, от снега дорогу расчищал. В те же дни лютовал мороз, и он носился с паяльной лампой вдоль оголенных частей водопровода. В общем, приобщился к труду, вписался в коллектив, и отныне – без него нет застолий, в танцах он первый, в песнях заводила, пьет наравне, но не до скотского состояния, ко всем внимателен, и только жалуются прямо в лицо доярки, что паренек он на зависть, а как мужик – ноль. От этого Арзо только лыбится, твердит, что только по любви, а сам помнит свой опыт, знает, на каком он нынче положении, да и чего греха таить – не соблазняют его располневшие бабульки, а если молодая забрела на ферму работать, так это от безысходности. Правда, в две недели раз, а может чаще, появляется экономист Света Смирнова. Он с ней весьма деликатен, боится зариться на ее так и не сформировавшееся тонкое тело и только любуется сочной нежностью, то ли от мороза, то ли еще от чего, алых щек.

Скучно, размеренно, медленно протекает жизнь Арзо. В марте он ожидал появления Ансара, и тут вместо земляка другое событие – письмо от Поллы. На радостях Самбиев расцеловал увядшие щеки доярки, убежал в свою конуру, тщательно закрыл дверь и, несмотря на солнечный свет в окне, включил свет.

«Здравствуй, Арзо!

Я давно хотела написать тебе письмо, но не решалась, и вот теперь не стерпела, собралась с духом.

Арзо, я знаю, что ты из-за меня пострадал, получил такой срок. Боюсь, что ты думаешь теперь обо мне плохо, винишь меня: наверное, это и правильно, поделом. Я не знаю, что тебе по этому поводу сказать – то ли благодарить, то ли извиняться, то ли сочувствовать, а лучше все разом!

Если можешь, прости меня! Я очень прошу! Я такой участи тебе никогда не желала и не пожелаю, тем более из-за меня. Помню и знаю, сколько добра ты мне сделал, и вспоминаю тебя только с теплотой и уважением. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь в такой же мере тебя отблагодарить, но думаю, вряд ли. Я мечтала когда-то купить тебе на первые зарплаты золотые часы в благодарность, так на это надо было работать минимум год, и при этом не иметь затрат. Так что эта мечта не сбылась, впрочем, не сбылись и прочие.

Арзо, ныне я закостенелая жеро, официально дважды побывавшая замужем, и только ты знаешь, что это было трижды. Вокруг меня сплетни, скандалы, недобрая молва ходит за мной, преследует меня. Желая от этого избавиться, я уехала в Краснодар, но без прописки меня там на работу не взяли. Был вариант устроиться в дом отдыха на побережье Черного моря, в районе Лазаревской, так там мне все опротивело: эти вечно оголенные, обвислые тела, что-то есть в них противоестественное. И хотя я, как врач, ко многому привыкла, но дом отдыха есть дом отдыха, и все отдыхающие думают, что врачи должны всемерно их