«Живой Церкви», как она выразилась на августовском съезде 1922 года, говорящая только о материальной власти, деньгах и женщинах для духовенства, свидетельствует об окончательном падении до уровня животности этого сословия.

Всю живоцерковническую программу ц животные, безыдейные домогательства ее целиком осуждаю и отметаю. Отвергаю и беспутную программу СО ДАЦа, разъедающую основы нравственного строительства уничтожением канонической силы, то есть солидарности верующих на основе общности нравственного сознания, и ведущую к нравственному анархизму и цинизму…» Но у Синода на это не могло найтись мужества. Так как он наскоро и случайно составился из фруктов, выросших на полях орошения «Живой Церкви» и СОДАЦа, то он мог предстать пред верующими только обманом и лицемерием. Уничтожить группировки — это означало уничтожить клерикальные новообразования, прорвавшиеся явочно в поповский быт и Собором 1923 года подтасовочно зафиксированные, но это означало для Синода вынуть из-под себя последний туф фундамента, полететь в пропасть и оставить на церковном экране фигуру освобожденного Тихона. Самодельным анархическим, произвольным появлением на свет сломом Собора 1923 года, Синод повис над бездною, разъедаемый к тому же внутренним противоречием. Вот где корни затяжной церковной смуты. «Живая Церковь» в лице Красницкого пришла в покорность патриарху Тихону, этим она взорвала свое собственное дело. Красницкий опрокинул Собор 1923 года и превратил его в грандиозную провокацию. Но он только продолжил подрыв, начатый Синодом. Собор 1923 года имеет две стороны: революционно-общественную или государственную или канонически организационную. Синод взорвал второй бык Собора, а Красницкий — первый. Красницкий превратил Собор 1923 года в поповскую стачку против Тихона для расширения поповских аппетитов и прекратил эту стачку, когда почуял он проигрыш, нарастание мирянского негодовании. Синод, как ослепленный Самсон, потряс кое-как налаженное каноническое основание Собора и этим приготовил себе гибель под развалинами Собора. В конце концов от Собора остались одни руины. Тихон и тихоновцы — лагерь наиболее многочисленный — отметает Собор, как будто его совсем не было.

Творцы Собора, живоцерковники и содацы, пройдя через Собор, сломали Собор, превратив его в политическую авантюру и выгодную для попов временную стачку. Остается одна самая малочисленная группа Возрождения. Как мы должны себя чувствовать перед лицом этого Собора? Можем ли мы упрочить его авторитет? Должны ли мы принимать этот Собор и имеем ли право его отвергнуть?

Союз Возрождения возник до Собора, прошел через Собор, едва не задушенный физическою силою живоцерковников и содацев, утвердил свою автокефалию после Собора и без Собора и тем установил право самостоятельного критического отношения к Собору. Идеологически Собор на три четверти был неприемлем возрожденцам. Одни голые сословные домогательства, откровенный поповский материализм всегда был и будет мерзок. В программе Союза Возрождения стояло и стоит охранение одинокого, бессемейного епископа и половой выдержки клириков. Ниспровержение вселенской и ныне действующей дисциплины по этой части прошло на Соборе 1923 года насилием и нахальством живоцерковников, причем всякие протесты и особые мнения подавлялись и даже не фиксировались. Распоясавшееся поповство нахрапом и наглостью формулировало себе новое публичное право, не считаясь ни с крепостью норм по этому предмету у Соборной Апостольской Церкви, ни с нравственным сознанием паствы или мирян. Это, собственно, был не Собор в церковно-каноническом смысле, а поповский заговор или поповская стачка, поповский трест, формулировавший не волю и чаяния церкви, верующего народа, мирян, а сговор поповской шайки на удовлетворение классовых домогательств. Что насильственно, то безнравственно, значит, неканонично, а потому и не крепко. Собор 1923 года в части поповских сексуальных льгот всегда был несимпатичен и неприемлем, а потому неканоничен для возрожденцев, и отвергнуть его — это значит — просто установить и пртоколировать свое наличное, неизменное психологическое и моральное отвращение к этой стороне его. Но отвергнув Собор 1923 года, не значит ли повергнуться к стопам и патриарха Тихона, к чему он призывает отошедших от него обновленцев. Отвергнуть Собор 1923 года не будет ли означать принять Тихона в его Контрреволюционном окружении и одобрить его прежнюю, гибельную для Церкви в стране деятельность? Ответственность Тихона перед церковным сознанием в этом пункте остается на нем, и беспокаянность его и самовосстановление во власти служит облачным столпом, разделяющим от него возрожденцев. Утверждение Тихона, что он, потерявши церковную власть и физически, и активно, и сложивши ее формально, в то же время пассивно и морально не терял это право на управление церковью внутреннею непрерывностью, нравственно — оно всегда оставалось за ним, он был временно в каком-то легальном отпуску, а упорное стояние Тихона на своей церковно-канонической непогрешимости пред церковью — ущемляет болью сердца возрожденцев и парализует его призыв к возрожденцам покаяться пред ним. Мы ему говорим: «врачу, исцелися сам». Но Тихон не с нами и по другой, более внутренней причине. Не мы непримиримо настроены к нему, а он к нам. Мы, возрожденцы, с технической стороны богослужения, отошли от нынешней общей установки рутины. Мы, если можно так выразиться, пионеры-новообрядцы. Вот эти новые формы нашего ритуала, наши новшества Тихону завидны, а потому ненавистны и неприемлемы. Нынешний сотрудник Тихона, Петр Крутицкий, еще в 1920 году дознавшись о новшествах епископа Антонина, в раздражении говорил: «Антонин хочет быть богомольнее нас, запретить ему служить». Если бы Антонин стал пьянее или же вислоухее их, это было бы ничего, это сошло бы, но когда он потребовал делать нечто лучше их, сейчас — зависть, ненависть и преследование.

Мы, к примеру, молимся на родном, живом языке. Пред Богом тут нет никакого преступления и греха, напротив, одна душевная свежесть и сила; нарушения стиля вселенности и апостоличности тут нет никакого, напротив — его утверждение. Но Тихон, по своей поповской профессиональной узости и корыстному крепостничеству, это запрещает и пресекает, и тут он сто раз неправ, употребляет свою церковную власть во зло и реакционный вред для страждущей Церкви Божией, и нам нет никаких резонов потакать его преступному ожесточению против нашего русского языка и становиться соучастниками его греха и против Христа.

На Украине выявилось желание молиться по-родному, по-украински. Антонин Храповицкий, тогдашний митрополит Киевский, ярый патриархист, обрушился на инициаторов всею силой нравственного и административного негодования. Он обозвал украинский язык собачьим, а пионеров-священников подверг интердикту. Но это не помогло. Самому Антонию Храповицкому пришлось эмигрировать, а тенденция украинизации пошла шириться и захватила массы. Тогда сама патриархистская иерархия осознала свою ошибку и пошла на попятную, уступила, и даже была образована ученая комиссия для перевода славянского богослужения на украинский язык. Но было уже поздно. Тупое упрямство Храповицкого породило