Шрифт:
Закладка:
Саттон удобно устроился на траве, поднял гаечный ключ, взвесил его в руке.
На тебе должна остаться кровь, мысленно обратился он к инструменту, еще до того, как закончится день.
— А скажите-ка мне, если не секрет, — поинтересовался Дин, — что вы намерены предпринять?
— Спокойно, — сказал Саттон. — Вам придется поговорить со мной и сообщить кое-что меня интересующее.
— С радостью, — откликнулся Дин.
— Вы сказали, что прибыли из восемьдесят четвертого столетия. А точнее?
— Из восемь тысяч триста восемьдесят шестого года, — ответил Дин. — Но, на вашем месте, я бы не задавал столь глобальных вопросов. Детали гораздо интереснее, уверяю вас.
— Вы ведь не ожидали, что я здесь появлюсь? Думали, что дело в шляпе?
— Конечно. Но мы победим, не сомневайтесь.
Саттон поковырял землю гаечным ключом.
— Не так давно, — тихо произнес он, — мне довелось стать очевидцем космической катастрофы. Человек, которого я оттащил от корабля, прожил несколько минут, но он узнал меня и пытался сложить пальцы в какой-то условный знак.
Дин сплюнул.
— Андроид, — бросил он пренебрежительно. — Они вам поклоняются, Саттон. Они из вас просто идола сделали. А все потому, что вы, так сказать, подарили им надежду. И они возомнили, что равны человеку.
— Надо полагать, — сказал Саттон, — вы не верите тому, что я написал?
— Еще чего не хватало!
— А я верю, — твердо сказал Саттон.
Дин молчал.
— Вы взяли мою книгу, — спокойно продолжал Саттон, — и пытаетесь воспользоваться ею как еще одной ступенькой в лестнице человеческого тщеславия. Вы ничегошеньки не поняли. У вас нет ни малейшего понятия о том, что такое судьба! Вы не оставили судьбе никаких шансов.
Саттон говорил и чувствовал, что говорит, как проповедник. Выходило наподобие древних пророков, чьи длинные седые волосы спутаны, а бороды пожелтели от табака.
— Я не собираюсь читать вам лекцию, — сказал он, чтобы исправить положение, мысленно проклиная Дина, который одним словом поставил его в позицию обороняющегося. — И проповедовать не собираюсь. Судьбу либо принимают, либо отвергают. У меня никогда не повернется язык обвинить человека, не принимающего этого понятия, Моя книга — это мои переживания, мои мысли и мои знания. Принимать или не принимать — личное дело каждого.
— Саттон, — сказал Дин, — вы бьетесь головой о стену. У вас нет никаких шансов. Вы боретесь с человечеством. Против вас весь род людской. На вашей стороне всего-то и есть, что кучка презренных андроидов, да пара-тройка людей ренегатов, из породы тех, что интересуются древними культами.
— Империя стоит на андроидах и роботах, — ответил Саттон. — Они могут бросить вас в любую минуту, и вы останетесь одни, беспомощные… Без них вам не удастся удержать ни пяди земли за пределами Солнечной системы!
— Ну уж нет! В имперских делах они будут рядом с нами, — уверенно заявил Дин. — Что касается этих глупостей насчет судьбы, тут — да, они будут бороться, но никуда от нас не денутся, потому что без нас им конец. Они же размножаться не могут! Чтобы их раса продолжала жить, им нужны люди. — Он усмехнулся. — До тех пор, пока один андроид не сумеет сделать другого андроида, они будут держаться нас и работать на нас.
— Я никак не могу понять, — полюбопытствовал Саттон, — а как вы узнаете, кто из них против вас, а кто за?
— Черт бы их побрал, — буркнул задетый за живое Дин. — Этого мы и сами не знаем. Если бы знали, война бы давно кончилась. В том-то все и дело, что андроид, который только вчера что-то против тебя затевал, сегодня может преспокойненько чистить твои ботинки. А как узнаешь-то? Никак.
Он подобрал камешек и зашвырнул его подальше в густую траву.
— Саттон, — сказал он, не глядя на Эшера, — хватит нам дурака валять. Никаких сражений, конечно, нет и в помине. Партизанские вылазки там-сям, да пустяковые стычки между группами, оказавшимися случайно в одной точке одновременно.
— Например, как мы сейчас, — закончил его мысль Саттон.
— Ха! — задрал голову Дин, и лицо его просветлело. — Вот именно, как мы сейчас!
Еще мгновение Дин сидел на траве и вдруг резко рванулся к Саттону и крепко вцепился в другой конец гаечного ключа. Нападение было столь внезапно, что ключ выскользнул из рук Саттона, блеснув на солнце.
Дин занес руку для удара, губы его шевелились, и Саттон разобрал слова:
— А ты думал, что это буду я?
Резкая боль пронзила его, стало темно, и темнота длилась целую вечность.
Глава 37
Обманули!
Обвели вокруг пальца! И кто?! Пройдоха из будущего!
Пойман на удочку письмам из прошлого.
Попался, попался! — повторял Саттон. И все из-за собственного тупоумия!
Он поднялся с земли, сел, обхватил голову руками, почувствовал, как греет спину закатное солнце, услышал, как кричит пересмешник — дрозд в зарослях ежевики и как шуршат под ветром колосья на поле.
Обманут и пойман в ловушку!
Он отнял руки от головы и увидел гаечный ключ. Саттон тронул ключ пальцем, и на пальце осталась кровь, теплая и липкая. Он осторожно потрогал голову. Волосы слиплись.
Схема, подумал он. Все по схеме.
Вот он я, а вот — гаечный ключ, а за изгородью пшеничное поле, и пшеница выше чем по колено…
Прекрасный солнечный день, четвертого июля 1977 года…
Корабль улетел, и примерно через час Джон Генри Саттон спустился с холма, чтобы спросить кое о чем, что забыл, а теперь вспомнил. А через десять лет он напишет письмо, в котором изложит свои сомнения про меня, а я в это время буду вытаскивать ведро из колодца, чтобы напиться…
Саттон встал. Было тихо. Грело мягкое послеполуденное солнце. Внизу шумела река.
Он пошевелил гаечный ключ носком ботинка и задумался. Я могу изменить схему. Я могу забрать гаечный ключ. Тогда Джон Генри не найдет его. Но даже эта малость может сильно повлиять на дальнейший ход событий.
Я неправильно понял содержание письма. Я ошибся. Я думал, что это буду не я. Мне и в голову не приходило, что на гаечном ключе может оказаться моя собственная кровь, и что именно мне придется стащить одежду с веревки.
Однако кое-что все-таки не укладывается в схему. Моя одежда — на мне, нет никакой необходимости обворовывать старика. Корабль по-прежнему покоится на дне реки, так зачем мне оставаться здесь?
Но может быть, все еще случится, иначе откуда бы взялось письмо? Я ведь и попал сюда только из-за письма, и оно было написано только потому, что я побывал здесь. И остался… Остался потому, что не смог улететь.
