– Сэр, нельзя ли мне пойти с вами? Делаю это только потому, что чрезвычайно заинтересован Инчу-Чуной и, конечно, Виннету.

Я умолчал о том, что и сам он возбудил во мне большое любопытство.

– Пройдемтесь немного, сэр, ответил он. – Я давно уже покинул белых я ничего больше не хочу знать о них, но вы мне нравитесь, и мы прогуляемся. Вы, кажется, самый разумный из всей этой компании. Не так ли?

– Я самый младший здесь, и совсем не «деловой», каковым, вероятно, никогда и не буду. Это, очевидно, и придает мне такой добродушный вид.

– Вы не «деловой»? Но ведь каждый американец в большей или меньшей мере обладает этим качеством.

– Я не американец.

– А кто же вы, если мой вопрос не покажется вам нескромным?

– Нисколько! У меня нет никаких оснований умалчивать о своем отечестве, которое я очень люблю. Я немец.

– Немец? – он быстро поднял голову. – В таком случае я приветствую земляка! Это, очевидно, и притягивало меня к вам.

Он стал расспрашивать о моей жизни. Узнав все, что могло его интересовать, кивнул головой и сказал:

– Вы только начинаете борьбу, конца которой я достиг. Я был преподавателем одной из высших школ, где именно, не имеет значения. Пришла революция. Я открыто выступил во главе недовольных, они буквально ловили каждое мое слово, этот дурманящий яд, который я принимал в то время за целебное лекарство. Они сбегались целыми толпами и хватались за оружие. Многие, очень многие из них погибли в борьбе! Я был их убийцей, и убийцей многих других, которые умерли потом за тюремными стенами. Меня преследовали, но мне удалось скрыться, хотя и пришлось при этом покинуть отечество. Здесь я блуждал из одного штата в другой, занимался чем попало и нигде не находил покоя. Меня страшно мучила совесть, и часто я был на волосок от самоубийства. Только после долгих сомнений я нашел облегчение и душевный покой. Я жаждал деятельности, но деятельности, противоположной моему прежнему делу. Я видел краснокожих, отчаянно сопротивлявшихся грядущей гибели, и убийц, безжалостно творивших расправу, и душа моя преисполнилась гнева, сострадания и жалости. Участь индейцев была решена, я не мог спасти их, но в моих силах было облегчить им предсмертные часы светом любви и примирения. Я отправился к апачам и научился приспосабливать свою деятельность к особенностям их характера. Мне удалось добиться их доверия и достичь успеха. Как бы я хотел, чтобы вы поближе узнали Виннету! Ведь он мое творение. Этот юноша создан для великих дел. Родись он сыном европейского государя, из него вышел бы замечательный полководец и еще более замечательный миротворец! Но, будучи наследником индейского вождя, он погибнет, как погибает вся его раса. Он мое духовное детище. Я люблю его больше самого себя, и если бы когда-нибудь на мою долю выпало счастье пасть от пули, направленной в него, я с радостью принял бы эту смерть, считая ее последним искуплением моих прежних грехов!

Он с тихим бессознательным благоговением посмотрел в долину. Оттуда уже возвращались Инчу-Чуна и Виннету, на этот раз верхом, ведя на поводу лошадь Клеки-Петры. Мы встали, чтобы направиться к лагерю, в который прибыли одновременно с всадниками. Возле бочонка, облокотись на него, стоял Рэтлер с огненно-красным распухшим лицом и вытаращенными на нас глазами. Этот опустившийся человек успел за короткое время нашего отсутствия проглотить столько водки, что не мог больше пить. В его взгляде можно было прочесть ярость дикого быка, готовящегося к нападению. Я решил тайком наблюдать за ним.

Вождь индейцев и Виннету соскочили с лошадей и приблизились к нам. Мы стояли, образуя довольной широкий круг.

– Решили ли мои бледнолицые братья, оставаться им здесь или уйти? – спросил Инчу-Чуна.

Между тем старшему инженеру пришла на ум хитрая мысль, и он ответил:

– Если бы нам даже хотелось уйти, мы все же должны были бы остаться, чтобы не ослушаться данных нам приказаний. Сегодня же я пошлю гонца в Санта-Фэ с запросом, после его возвращения смогу дать тебе ответ.

Это было недурно выдумано, так как мы должны были справиться с работой еще до возвращения гонца. Но вождь решительно возразил:

– Я не стану ждать так долго. Мои бледнолицые братья сейчас же должны мне сказать, что они намерены делать.

В это время к нам подошел Рэтлер с наполненной кружкой. Я подумал было, что он наметил меня, но он направился к краснокожим и сказал заплетающимся языком:

– Если индейцы выпьют со мной, мы исполним их желание и уйдем. В противном случае мы не сделаем этого. Пусть молодой индеец начнет. Вот огненная вода, Виннету!

Он подал ему кружку. Виннету отступил на шаг, сделав отстраняющий жест рукой.

– Как? Ты не хочешь пить со мной? Какое страшное оскорбление! Хорошо же! Я разолью водку по всей твоей физиономии, проклятый краснокожий! Слизывай ее, если не хочешь пить!

Прежде чем кто-либо успел помешать ему в этом, Рэтлер швырнул кружку со всем ее содержимым в лицо молодого апача. По понятиям индейцев это было смертельной обидой, и Виннету, не долго думая, нанес дерзкому такой удар кулаком в лицо, что тот грохнулся наземь. Только с большими усилиями ему удалось опять подняться. Я же приготовился вмешаться, так как думал, что Рэтлер будет продолжать в том же духе, но этого не случилось. Он только угрожающе выпучил глаза на молодого апача и, пошатываясь, с проклятиями удалился к бочонку.

Виннету вытер свое лицо, на котором застыло каменное выражение, не позволявшее проникнуть в то, что происходило в его душе.

– Я спрашиваю в последний раз, – сказал вождь. – Покинут ли сегодня бледнолицые эту долину?

– Мы не имеем права сделать это, – был ответ.

– В таком случае мы покидаем ее. Между нами не может быть мира.

Я сделал попытку выступить посредником, но тщетно – трое пришельцев уже направились к лошадям. Вдруг раздался голос Рэтлера:

– Убирайтесь поскорее, краснокожие собаки! А за удар в лицо ты мне ответишь, молокосос!

В десять раз скорее, чем можно было ожидать от него в таком состоянии, Рэтлер выхватил из находившейся рядом с ним повозки ружье и прицелился в Виннету. Последний стоял без всякого прикрытия, и пуля непременно должна была попасть в него. В этот момент Клеки-Петра в ужасе закричал:

– Прочь, Виннету! С дороги!

Одновременно с этим он сделал прыжок, чтобы стать перед молодым апачем и закрыть его. Раздался выстрел. Клеки-Петра схватился за грудь, пошатнулся несколько раз и затем тяжело упал на землю. Но в этот же момент повалился и Рэтлер от моего удара. Чтобы предупредить выстрел, я поспешно подскочил к нему, но все же опоздал. Раздались крики, одни лишь апачи не проронили ни звука. Они тотчас опустились перед пожертвовавшим собой другом на колени и молча искали рану. Она оказалась возле самого сердца, и из нее ручьями струилась кровь. Я подошел к ним. Глаза Клеки-Петры были закрыты. Лицо его сразу побледнело и осунулось.