Шрифт:
Закладка:
– Ты что же, решил, что у тебя это прокатит? – прорычал один из подельников. – Речь идет о двадцати миллионах крон, мать твою!
– Поедешь с нами, – заявил второй, который, видимо, принял бóльшую дозу наркотика, чем его приятель. Чуть раньше он ходил в туалет, а вернулся оттуда еще более возбужденным и не переставал шмыгать носом.
– Я не могу, – продолжал отпираться молодой человек. – Мне нужно…
– Заткни пасть, Ласси! Чертов ты мерзавец, тебе слова не давали!
В стоявшей возле бара машине их дожидался третий бандит. Он покуривал, развалившись на водительском месте. Вытащив Ласси на улицу, двое других затолкали его на заднее сиденье автомобиля, а сами устроились по бокам от него.
– Что вы задумали? – спросил он.
– Избавиться от кучи дерьма, – прозвучало в ответ.
Ласси было невдомек, сколько времени они ехали, – единственное, ему показалось, что когда они миновали Хабнарфьордюр, кто-то из троих отморозков заикнулся о Рейкьянесе, но в тот момент ему на голову уже натянули пакет. Когда машина остановилась, его вытащили наружу, толкнули на землю и принялись самозабвенно пинать. Потом раздался скрип открывающейся двери. Его перетащили внутрь и бросили на тот самый стул. Обуздать свою ярость они были не в состоянии, в чем не последнюю роль сыграли и принятые ими наркотики. Ему приказали вытянуть руку. Ослушаться Ласси не осмелился, и в следующий момент кто-то вцепился в нее железной хваткой и опустил на ледяную поверхность стола. Повинуясь очередному приказу, он вытянул пальцы. Когда гвоздодер обрушился на его средний палец, послышался хруст ломающейся кости, и Ласси закричал что есть мочи от адской боли.
Он надрывался так, что совершенно осип, и теперь лежал на полу, не в силах выдавить из себя ни звука. До него доносился гомон птиц и рокот волн, но ему не было до шума природы никакого дела – единственное, что его заботило, это то, как выкарабкаться из этой чудовищной ситуации живым.
Ласси осознал, что его снова склонило в сон, только когда, встрепенувшись, расслышал гудение мотора и заметил свет фар, проникающий через окно. Различив их голоса, он вновь испытал неописуемый страх. Дверь открылась, и на пороге появились те двое, что увезли его из бара. Ласси не шелохнулся, притворившись, что до сих пор не пришел в сознание. Бандиты захлопнули за собой дверь, и один из них зажег карманный фонарик, который положил на стол. Благодаря его тусклому свечению мрак, что висел в сарае, немного рассеялся.
– Он что, окочурился? – спросил тот, что включил фонарик.
– Ни фига подобного, – отозвался второй.
– И как нам приводить его в чувство?
Несколько мгновений они оглядывались в поисках подходящего инструмента. В ожидании самого худшего, Ласси чуть приоткрыл глаза и заметил, что один из его мучителей схватился за стоявший у поленницы кусторез.
Ласси обреченно сомкнул веки. Слыша, как они пытаются завести кусторез, он понял, что инквизиция далека от завершения.
17
Когда Конрауд уехал, Лейвюр Дидрикссон сел за письменный стол, вытряхнул содержимое трубки в пепельницу, дотянулся до пачки табака и стал снова набивать трубку. Его пальцы двигались не спеша, когда он привычным жестом извлекал щепотки табака из пачки и наполнял им чашу трубки. Ему не было нужды задумываться над тем, что делает, когда он подносил огонь к мундштуку и вдыхал дым. Мыслями он был очень далеко. Лейвюр вернулся в памяти на много лет назад – к тому дню, когда он, мечтающий о признании молодой поэт, стоял на мосту, любуясь огнями города, что отражались в Тьёднине.
Мечта так и осталась мечтой. Добиться желаемой славы на поэтической ниве Лейвюру не удалось, и он не оставил сколько-нибудь значимого следа в литературе. Видимо, он задал себе слишком высокую планку. В страстной увлеченности стихосложением ему было не отказать, равно как и в желании учиться у подлинных мастеров, которые открыли дорогу современной исландской поэзии – жанру, который воодушевлял его более всего.
Лейвюр вошел в круг творческих людей, посвятивших себя сочинительству, и черпал вдохновение в менявшихся год от года литературных веяниях. Его произведения – далеко не идеальные – публиковала школьная газета, и Лейвюра распирало от гордости при виде своего напечатанного черным по белому имени. Он принимал участие в поэтических вечерах, что устраивались в школе, и потихоньку подбирал стихи для включения в свой первый сборник. Ему потребовалось два года, чтобы набраться смелости и предложить свои сочинения издательству, – в то время он уже учился в университете – однако его произведения редактора не заинтересовали. Та же история повторилась и в следующем издательстве: «Потенциал у вас есть, молодой человек. Давайте вернемся к этому разговору через парочку лет». В конце концов Лейвюр выпустил книгу самиздатом – размножила ее типография, что в то время располагалась при супермаркете «Ноуатун». Он сам распространял сборник по книжным магазинам и даже был в шаге от того, чтобы продавать его на улице, как делали со своим товаром газетчики, однако в последний момент в нем заговорило чувство собственного достоинства.
Несколько лет спустя, Лейвюр закончил очередную рукопись и на этот раз нашел издателя, который согласился опубликовать его стихи. В хвалебной рецензии, вышедшей в ежедневной газете с самым большим тиражом, отмечалось возмужание его литературного дара и утверждалось, что у него имеются все задатки, чтобы стать незаурядным поэтом. Лейвюр между тем устроился работать учителем в ту же школу, в которую прежде ходил сам и где состоялась его первая проба пера. Его новая книга вышла в свет долгое время спустя и наделала немало шума, так что две газеты даже захотели заполучить у него интервью. Автор одного из них не поскупился на особые похвалы, поскольку знал, что Лейвюр всегда симпатизировал социалистам, органом которых и являлась газета. После этого успеха, однако, Лейвюр, что называется, исписался. Он, конечно, еще писал что-то в стол, но публиковать свои новые работы смысла не видел. Необходимость зарабатывать на хлеб насущный и семейные заботы вышли на первый план и затмили собой его литературные амбиции. Поэтому его мечта так в полной мере и не сбылась. Теперь трое детей Лейвюра уже жили отдельно, а супруга оставила его.
Он уже и думать забыл о своем давнем визите в барачное поселение на Скоулавёрдюхольте. Воспоминания о том дне потускнели и покрылись патиной времени, поэтому бывший полицейский не смог уловить их сути, но его вопросы пробудили в Лейвюре те ощущения, что он испытал, глядя на безутешную,
