Но на этот раз речь идет не о них. Столб за столбом вдаль уходит одна и та же размытая фотография. Чтобы убедиться, мне требуется некоторое время. Она, конечно же, выглядит моложе, да и собаки с ней нет, но это Леди Чихуахуа. На снимке она, улыбаясь, прислонилась к стене в каком-то солнечном месте.

И лучится счастьем.

В последний раз объявления на телефонных столбах развешивали после исчезновения Девочки с фруктовым мороженым.

Когда я вхожу в дом, меня ждет Лорен.

– Где ты был?

Она дышит часто-часто.

– Успокойся, котенок, а то тебе станет плохо и ты упадешь в обморок.

Такое уже случалось.

– Ты встречаешься с женщиной! – вопит она. – Собрался меня бросить.

Лорен хватает своими острыми зубками мою ладонь и кусает.

Наконец я укладываю ее спать. Пытаюсь смотреть монстр-траки, но этот день меня вконец утомил. Чувства даются тяжело.

Я внезапно просыпаюсь ночью, затаив дыхание. Мрак ощущается прикосновением к коже. Дойдя до конца, проигрыватель, по идее, должен повторять все снова и снова, но ему уже много лет, а может, я сам что-нибудь сделал не так. В тиши слышится, как по полу ползет Лорен. У нее стучат маленькие, острые зубки.

– Ты плохой, – шепчет она, – уходи отсюда, уходи, уходи.

Я пытаюсь ее утешить и опять уложить. Она брыкается и снова меня кусает, на этот раз до крови. А потом всю ночь дерется со мной и плачет.

– Даже если бы я действительно с кем-то встречался, – срывается с моих губ ответ, – то все равно любил бы тебя больше всех.

До меня тут же доходит, что этого нельзя было говорить.

– Ты встречаешься с женщиной! Встречаешься!

Лорен царапается и дерется до тех пор, пока в комнату не вползает серое утро.

День я встречаю вымотанный до предела и весь в синяках. Лорен засыпает поздно. Свободное время я использую, чтобы сделать очередную запись в дневнике. Эту привычку мне привила Мамочка.

Раз в неделю она тщательно осматривала дом от пола до чердака. Осмотр в обязательном порядке проводился дважды, в этом она была категорична, потому что учитывала человеческий фактор. И ничего никогда не упускала. Ни клочка пыли, ни паука, ни треснувшей плитки. Потом все записывала в тетрадь и отдавала ее Папочке, чтобы он за неделю навел повсюду порядок. Называла она ее «дневником недоработок». Ее английский был близок к идеалу, поэтому когда она не улавливала смыслового оттенка того или иного слова, это всегда вызывало удивление. И мы с Папочкой ее никогда не поправляли.

Так что по воскресеньям сразу после рассвета я беру эту тетрадь и обхожу дом. А потом еще раз вечером, пока не стемнело. Делаю круг вдоль границ участка, дабы убедиться, что с забором все в порядке, потом еще один, чтобы внимательно осмотреть дом – найти расшатавшиеся гвозди, крысиные и змеиные норы, признаки термитов и так далее в том же духе. Это совсем не трудно, но, как я уже говорил, важно.

С грохотом открываются три замка черного хода. Щелк, щелк, щелк. Я жду. Никогда не знаю, что разбудит Лорен. Но она не просыпается. День слепит глаза, под ногами пышет жаром твердая, спекшаяся земля, растрескавшаяся, как старая кожа. Висят пустыми кормушки. В деревьях ни ветерка, в этой страшной жаре каждый листик недвижно затих. Такое ощущение, что на улицу надавила пальцем сама смерть. Я опять запираю дверь и иду в мастерскую вдоль боковой стены дома.

В пристройке прохладно и темно, она пахнет ржавчиной и машинным маслом, как любая другая мастерская, где бы то ни было. Надо быть осторожнее, ведь запах – верный путь к воспоминаниям. Слишком поздно; в утопающем в тени углу стоит Папочка, высокий и молчаливый. Его рука тянется к ящику с отвертками и коричневой бутылкой, которая стоит за ним. Его руку теребит малыш Тедди. Ему хочется сесть в машину и уехать, но сначала Папочке надо разобраться с Мамочкой.

Я быстро хватаю инструменты и выхожу, облегченно моргая на обжигающем солнце. Потом запираю мастерскую. Оставайся там, Папуля. И ты, Малыш Тедди, тоже. Здесь вам места нет.

Затем предельно ясно записываю все в тетрадь. Той старой, разумеется, уже давно нет. Под свой дневник недоработок я приспособил старый учебник Лорен и записи в него вношу поверх географических карт.

«На кухне вновь появилась мышь, – аккуратно вывожу я на бледно-голубом море у побережья Папуа – Новой Гвинеи. – Раковина в ванной – капает кран. Со стола опять упала Библия?!?!?! Почему? У него разной длины ножки?!?!?!»

И далее в том же духе. В спальне скрипят дверные петли, надо смазать. На одном из окон гостиной расшатался лист фанеры, надо прибить. С крыши слетела пара кровельных плиток. Это все еноты; от них кровле один вред. Но вот их маленькие, черные, ловкие передние лапки мне нравятся.

То, что можно, я чиню сразу, остальным займусь на неделе. Мне приходится быть для Лорен одновременно и отцом и матерью. Я люблю заниматься домом и заделывать дыры с таким видом, будто хочу сделать его непроницаемым. Без моего разрешения в него ничего не может попасть – покинуть его тоже.

Когда Лорен встает, блины с шоколадной крошкой уже готовы. Лично мне блины кажутся пустой тратой времени – то же самое, что есть разогретую тряпку для мытья посуды, – однако ей нравятся.

– Сначала водные процедуры. – говорю я. – Я работал на улице, а ты крутила педали своего велосипеда руками.

Какая же она сообразительная. Обычно она ложится животиком на сиденье, кладет руки на педали и разъезжает так по дому. И ничто не может ей помешать.

– Руками легче, – говорит она.

Я целую ее и отвечаю:

– Знаю. А в последнее время у тебя вообще получается так быстро.

Мы моем в кухонной раковине руки, вычищая щеточкой из-под ногтей грязь.

За едой Лорен молчит. Вчерашний день выдался хуже некуда, и приступ гнева отнял у нее все силы. Завтра она опять уйдет, и от этой мысли мы оба мрачнеем.

– Сегодня можем делать все, что хочешь, – бездумно говорю я.

Она тут же встает в стойку.

– Хочу в поход.

На меня неистовым ударом обрушивается беспомощность. Отправиться в поход мы не можем, и Лорен это прекрасно известно. Зачем ей меня постоянно шпынять? Вечно дергать и задирать, будто она щенок, прыгающий перед тяжелыми копытами быка. Неудивительно, что меня это бесит.

В то же время на меня наваливается тоска. Так нечестно. Сколько ребятишек отправляются в лес, разводят костры, ставят палатки, и все такое прочее. Более того, для них в этом даже нет ничего особенного. Может, меня опечалила та история с Убийцей, может, дом высосал все силы, но я вдруг говорю:

– Заметано, идем в поход. Как начнет темнеть, так и выступим.

– Правда? В самом деле, пап?

– Ну конечно, – говорю я, – ты же слышала: будем делать все, что хочешь.