Шрифт:
Закладка:
И она захлопнула толстую папку, будто ставя точку в нашем разговоре.
Никаких тем про аборты, никаких больше “понаблюдаем”.
— А так… можно? — глупо спросила я, будто мне могли сказать “нет”, после того как явно заявили “да”.
— Вам — можно. И мой вам совет… подумайте хорошенько.
— Вы про всякое в духе “не сможешь больше родить” или “твоя беременность — твоя ответственность”?
— Нет, — Галина Васильевна покачала головой и вздохнула. Как-то почти печально. — Нет. В палате рядом с вашей лежит женщина… рожает девятого. Сил уже нет, а всё рожает. Потому что муж баптист. И для неё это вредно, организм изношен. И я бы советовала больше этого не делать. В вашей палате девушка с внематочной. Она бы всё равно сделала аборт. Потому что двое детей, младшему нет и полгода, контрацепция, лактация, гормоны — что-то подвело, что-то не так сработало. Всё сложилось в одно время в одно место и вот… а она на грани развода. И я бы её поняла. Удивлю вас, но не все врачи настаивают рожать, мозг должна иметь каждая свой. И да, всякое бывает. Всякое случается. Потому я могу посоветовать только подумать. Если звёзды зажигают, значит это кому-нибудь нужно… кто знает. Может, и ваш ребёнок не просто так случился.
— А как же ручки… ножки… — грустно улыбнулась я, припоминая фильм “Джуно”, где религиозные фанатики вопили, что у ребёнка уже есть ногти.
— Вот, — Галина Васильевна протянула маленькую чёрно-белую картинку.
Там крошечный пузырёчек, даже не головастик, как показывают в фильмах.
— Нет там ещё никаких ручек и ножек. Скоро будут, пока — нет. Это ещё даже не называют “плод”, это эмбрион. В вас пока скопление клеток, они уже что-то значат, но ещё ни во что не превратились. Но это не значит, что это не ребёнок. Ребёнок. У него есть пол, набор ДНК, если дать ему жить, он станет кем-то. Он уже знает, какого цвета будут его волосы, глаза. Но вы — нет. Вы ещё даже не чувствуете ничего, сейчас этот шаг сделать проще всего, и никто не вправе вас осудить. Но чем дальше, тем морально вам будет сложнее. Пока мы не говорим о ребёнке, мы сохраняем беременность только с пятой недели, не считая каких-то частных случаев. И то, сейчас всё, что вы услышите, если что-то случится: “Будем следить, жизнеспособен ли эмбрион”. Пока мы не услышим его сердце — мы не можем знать, что он жив и развивается. Плодное яйцо может оказаться пустым. До двадцать второй недели вас не будут класть в роддом, если что-то случится, и в случае чего это будет выкидыш, а не роды, до двадцать пятой никто не обязан проводить реанимацию вашего ребёнка, до седьмой или даже восьмой недели вас не возьмут на учёт и вы не будете “официально беременны”. Сейчас вы должны выбросить всё из головы и подумать в том числе о себе. Пока — нет вас и ребёнка, есть вы, и он зависит от вас. Не слушайте никого и не смотрите на соседок по палате. Я видела ваши глаза, когда заводили на УЗИ ту пациентку.
— А она…
— А она двадцать недель ходила беременная и даже чувствовала, как ребёнок шевелится, — просто ответила Галина Васильевна и потёрла переносицу. — Никто не даст вам инструкцию, никто не скажет что хорошо, а что плохо. Никто не вправе решить за вас. Есть те, кто скажут, что вы дура и безответственная дрянь, убившая ребёнка. А есть те, кто скажут, что вы молодец и поддержат. И все неправы. Вы — правы. И решать вам. Даже отец ребёнка, а я надеюсь он в курсе, не может сказать вам что делать. Помните, даже если законодательство, ВОЗ, минздрав считают, что внутри вас не ребёнок — это не значит, что вы не имеете право считать его таковым. Но точно также… если трое антиабортниц и яжематерей заорут, что вы убийца — шлите их куда подальше! Поняли?
Я кивнула, преисполненная сил и вдохновения.
Мне дали пищу для размышлений, и я боялась её потерять.
Двадцать первый шанс
Лев барабанил по рулю в ожидании волшебного знамения.
Не то чтобы ему было страшно выйти и отправиться в больницу, где его ждало неразрешимое дело, но он никак не мог подобрать слова. А ещё знал, что время посещений начнётся через двадцать минут, и не хотел торчать в холле. В машине думалось лучше, как ни крути.
Что сказать?
Что он её поддержит? А если ей не нужна поддержка?
Что даст ей денег? А если её это оскорбит?
Деликатный вопрос, неправильный какой-то.
Он попытался порыться где-то внутри себя и понять, чего сам хочет. А он хотел… познакомиться. И ещё всё сделать правильно. Но для начала нормально познакомиться с девушкой, которая не выходила из головы и заслонила все мыслимые дела. Она приходила по ночам, к ней сводились все мысли, её появления он ждал, когда открывались двери кафе или баров. Почему-то казалось, что она может в любой момент пройти мимо в толпе или по тротуару, пока он ждёт на парковке.
Он. Ждёт. На парковке. А она. Идёт. Мимо.
Лев даже зажмурился, не поверив в то, что действительно это видит.
Соня Обломова шла по тротуару и улыбалась, подставив лицо осеннему солнцу. Её уши были заткнуты наушниками на проводах, на ней была чёрная кожанка, а рукава закатаны по локоть. В чёрном платье по фигуре, в массивных ботинках с заклёпками. За спиной рюкзак.
Соня улыбалась.
Соня смотрела в небо, будто ей кто-то оттуда улыбался в ответ.
И Лев дёрнулся на выход с такой скоростью, что случайно ударил по гудку, от чего бедная девчонка вздрогнула и обернулась.
— Соня! — Лев бросился к ней, а она попятилась, закусив губу и вытащив наушники. — Стой!
— Нет, — спокойно ответила она и покачала головой.
А потом просто продолжила идти по тротуару, будто ничего и не случилось, и никого она не встретила.
А Лев видел, какой нервной стала её походка, и как она опустила голову, напрягла плечи. Не стал долго ждать, рванул следом и схватил за руку.
— Пустите меня, пожалуйста, — остановившись как вкопанная, произнесла Соня сквозь зубы.
— Я хочу с тобой поговорить. Спокойно. И откровенно. Нам это нужно. Я понимаю, что должен был ещё тогда…
— Да я ничего от вас не ждала и ничего вы мне не должны, — воскликнула вдруг эта девчонка, которая
