– Что ж совершил? Отчего паства пастора бить дубьем стала? – спросил архиепископ с интересом.

– Во время исповеди пьян был и мирянке персты ввел в лоно, а сам целовал ее в шею, на том был пойман мужем и братьями его, так как мирянка стонала.

– Мерзость какая, это он в храме учинил?

– В храме, монсеньор, а мирянка притом беременна была, и то с ним не первый случай, за год до того еще одну мирянку, незамужнюю, к блуду склонил, хорошо, что мирянка молода еще была, пришлось отцу ее из казны прихода денег давать.

– Вот пусть он и едет в чумную яму. Сгинет – туда ему и дорога, а не сгинет, скажи, что оставим, отлучать не будем и без клейма обойдется. А ты пиши головорезу, чтобы не гнал пастора, чтобы принял. Пусть идут судьбу свою пытают.

– Монсеньор… – начал было приор, ему не понравилось решение архиепископа.

– Хватит, – оборвал тот, – докучаешь, ступай.

Канцлер Его Высокопреосвященства молча поклонился и пошел прочь. И молился по дороге, чтобы отогнать от себя беса злобы.

* * *

На заре все уже покинули комнату. Кавалер один остался, нежился в перинах, ожидая Ёгана с водой и чистой одеждой. Он слушал, как за стеной пела Хильда, наверное, волосы чесала, и ей тихонько подпевала Агнес. Как на кухне повар ругает поваренка, как стучит коваль в конюшне малым молотком, перековывает коня. Как перекликаются бабы на улице, собираясь идти в церковь на утреннюю службу. А он ждал вкусного завтрака и мог бы почувствовать себя счастливым, но у него не шло из головы дело. Волков думал о чумном городе. Город не давал ему покоя. Засыпал и просыпался с мыслями о нем.

Ёган принес воды, одежду, и прежде чем он ушел, кавалер сказал:

– Позови Агнес.

Сам стал мыться. Девочка пришла тут же, поклонилась, села на кровать, сидела, молчала, ждала, пока кавалер заговорит. А тот расплескивал воду, умывался и тоже не спешил начинать разговор. Агнес старалась смотреть мимо него, чтобы не видеть запретного. Наконец он стал вытираться, взял одежду и, только надев штаны, произнес:

– Я скоро уеду.

– Я знаю. Все знают, – все еще смотря в стену, ответила Агнес.

– Все знают? – удивился Волков. – И что говорят?

– Говорят, что в чуму поедете.

Он вздохнул, после того как солдаты Литбарски отказались участвовать в походе, вряд ли их задумка осталась для кого-то секретом. И продолжил:

– Вы с Брунхильдой подождете нас здесь.

– Я знаю.

– Поживете тут, пока не вернусь. Денег вам оставлю, но немного, тебе оставлю, ты не трать и Хильде не давай.

– Я работу поищу, мне много денег не нужно.

– Пока не ищи, вернусь, сам тебе найду.

– А вы не вернетесь, – сказала девочка спокойно и даже не глядя на него, она теребила красную ленту.

– Что? – как будто не расслышал Волков. – Что ты сказала?

– Вы не вернетесь, – так же спокойно повторила Агнес, – и все, кто с вами пойдет, тоже сгинут.

– В шаре увидала?

– Да, стекло показало.

– И что ж там ты видела?

– Меня и Хильду трактирщик на улицу гонит, а Хильда плачет. На улице дождь со снегом, холодно. А у нас одежды нет теплой и денег нет. А пекарь ее бросил.

– А может, я еще жив? – предположил кавалер.

– Может, и живы. Стекло того не показало. Показало, как по улице идем с Хильдой, а снег под ногами мокрый. А Хильда плачет, вас вспоминает. Ругает.

– Ты ж говорила, что до старости я доживу, – Волков сел рядом. – Ты в шаре видела.

– Может и доживете, я видела такое, – она кивнула, – так то раньше было, что теперь будет, я не знаю, знаю только, что поп к вам придет сейчас.

– Что за поп еще? – спросил Волков.

– Дурной поп, похабный, не берите его с собой. Меня возьмите, если я с вами буду, то тогда и вернетесь вы. – Она впервые за весь разговор взглянула на него: – Без меня пропадете вы там.

– Забудь, – кавалер усмехнулся, – не поедешь ты в чумной город, ишь, хитрюга, придумала: сгину, значит, без нее. – Он наклонился к ней. – Я ваши бабьи хитрости насквозь вижу. Не дури меня.

А девочка смотрела на него без тени улыбки на лице:

– Сгинете, не знаю как, но пропадете там без вести.

Он хотел ответить ей, хотел сказать что-то строгое, осадить наглую, да не успел, дверь отворилась, показался Ёган и произнес:

– Господин, вас какой-то поп желает видеть.

– Что еще за поп? – удивился Волков.

– Да так себе поп, драный какой-то, – отвечал Ёган.

Кавалер взглянул на Агнес, а та даже не смотрела в его сторону, продолжала теребить ленту, как будто происходящее ее не касалось. Сидела на кровати холодная, бледная. И улыбочка мерзкая на губах. Насмешка, а не улыбка.

Ее мышиное лицо оставалось абсолютно спокойным, она была уверена, что кавалеру некуда деваться, он возьмет ее с собой, а тот видел ее уверенность, и в нем просыпалось его родное, столько раз ставившее его на край гибели упрямство.

– Тут останешься, – твердо сказал он тоном, не допускающим возражений, – будешь ждать меня. Ребенка, да еще и бабу в мор не возьму. Молиться за меня будешь тут.

– Да как так-то? – воскликнула Агнес возмущенно, от ее спокойствия не осталось и следа. – Я ж…

– В покои свои иди, – все тем же тоном закончил кавалер.

Волков развернул роскошный свиток с алой лентой и сургучной печатью, стал читать. Читал – удивлялся. Поглядывал на отца Семиона. Ёган, как всегда точно, нашел ему описание. Поп действительно имел вид то ли недавно битого, то ли собаками драного человека. Ссадины и синяки уже потускнели, сам священник оказался не стар и на вид крепок, а сутана его была многократно штопана и оттого крива. Кавалер дочитал письмо до конца и по привычке своей начал читать сначала. Отец Семион терпеливо ждал. Наконец кавалер отложил свиток и спросил отца Семиона:

– Знаешь, куда я иду?

Он решил обращаться на «ты», чтобы у попа не было сомнений, кто тут будет главный.

– В Ференбург, – смиренно ответил поп, – спасать мощи.

– Там чума, – напомнил кавалер.

– То всем известно.

– Что ты такого натворил, что тебя со мной отправляют? – Кавалер усмехнулся. – Доброго попа со мной бы не отпустили.

– Тяжки грехи мои, и в смирении несу я кару свою. Велено с рыцарем Фолькофом в мор идти – пойду в мор, велено будет в огонь идти – пойду в огонь. На все воля