морская душа, что несомненно. Он всегда был ловцом омаров, который теперь пересажен на городскую почву; он топчет ее и ведет себя так, будто земля — это вынужденный компромисс. Ну кто в здравом уме мог бы предположить, что я стану женщиной ловца омаров и буду ходить с ним на лодке между Бронксом и Лонг-Айлендом, ставя сети! Однако так и вышло.

— Нет, — не соглашаюсь я. — Доктора отрежут от меня кусок, а мне нужны все мои куски.

— Кусок с раком тебе не нужен, — говорит он. — Не думаю, что он может тебе пригодиться.

Я лишь улыбаюсь, потому что Хаунди не знает того, что известно мне: как бы глупо это ни прозвучало, иногда тебе приходится жить бок о бок с чем-то нежелательным, вроде рака, и делать так, чтобы это помогло тебе прочувствовать жизнь глубже, чем когда-либо раньше. Если бы мы все жили вечно, говорю я ему, жизнь не имела бы никакого смысла. Почему бы тогда не принять неизбежное, не приготовиться к нему, не полюбить его?

— Кому нужен смысл, когда у нас есть эта жизнь? — спрашивает Хаунди. Он протягивает руку и обводит ею все вокруг: наш дом, осколки пронзительно голубого неба, виднеющегося между крыш, парк через дорогу, где, раскачиваясь на качелях, кричат от восторга дети, и море, которое раскинулось в нескольких милях отсюда и которое он, по его собственному утверждению, может слышать.

Но он не знает. Я не собираюсь слишком уж надолго задерживаться в теле и сейчас нахожусь на том этапе, когда смысл — это для меня всё.

Ночью, свернувшись рядом со мной, он шепчет:

— Бликс, я не хочу, чтобы ты умерла.

На самом деле мне нечего на это сказать. Поэтому я просто тянусь через необъятные просторы одеяла и касаюсь Хаунди.

Его руки — словно большие теплые перчатки, и при этом форма у них утонченная, как у звезд. Хаунди сделан из звездной пыли, это точно.

9

МАРНИ

— Ну как ты? — через два дня спрашивает меня по телефону Сильви.

Я, безработная и нелюбимая, лежу в данный момент под одеялом, читаю старый журнал «Пипл» и ем из баночки готовый магазинный пудинг, — вот как я.

А еще я чуть-чуть очарована пылинками. Знаю-знаю. Они фантастические. Но на самом деле они даже больше, чем просто фантастические. Эти пылинки могли бы многое нам порассказать про нас самих. Если надолго замереть в неподвижности, они перестают падать, но стоит лишь шевельнуться, махнуть рукой в воздухе или пошевелить под одеялом ногой, они снова взвихрятся вокруг, будто звездочки. Словно целые вселенные. Они заставляют задуматься — а вдруг наш мир, вся наша Солнечная система умещается в чьей-то пылинке? Что, если мы настолько незначительны?

Я бросаю в стенку носовые платки; я расхаживаю по квартире и танцую под дикую музыку, пока соседи снизу не начинают стучать шваброй в потолок.

Возможно, я могла бы навсегда остаться в таком состоянии, зависшей между мирами. Но я произношу вот что:

— Ох, на самом деле, у меня куча всяких разных чувств.

— Уже начала искать работу? — Я ничего не отвечаю, и она говорит: — Если хочешь, я кое-куда позвоню насчет тебя. Когда будешь готова. Ты на самом деле отличный преподаватель, правда. И произошедшее этого не изменило.

Чуть позже я звоню Натали, рассказываю ей всю историю, и сестра включает громкую связь, чтобы они с Брайаном могли подбадривать меня вдвоем.

Они говорят всякие правильные слова — я и сама сказала бы их подруге, если бы та позвонила с подобным рассказом: «Ох, ну и тяжелый же год у тебя выдался; конечно же, ты не сошла с ума; найдешь себе другого; мы тебя любим; возвращайся домой». Пока они говорят все это, я грызу костяшки пальцев, чтобы они не услышали, как я плачу.

Я должна со всем разобраться, но сейчас у меня болит голова, и мне нужно вздремнуть. Кроме того, я должна наблюдать за пылинками в свете солнца, пока не стало слишком темно и их можно разглядеть.

В один прекрасный день без всякого предупреждения ко мне заявляются родители.

Они живут почти в пяти тысячах километров от меня; когда они приезжают, значит, в этом были задействованы самолеты и арендованные автомобили. И как правило, этому предшествуют долгие и обстоятельные переговоры. Однако вот они, барабанят в мою дверь и выкрикивают мое имя, будто бы пытаясь вывести этим меня из комы. Довольно долго я думаю, что их голоса, наверно, просто мерещатся мне. Как могло дойти до такого? Но потом я понимаю. Да, конечно же, мне следовало бы знать. Натали с Брайаном рассказали родителям о том, что со мной случилось.

Я неуверенно приоткрываю дверь, внезапно осознавая при этом, что перепачкана в муке и шоколаде и одета в кимоно, которое мне безнадежно мало, ведь отец привез его из Японии, когда мне было тринадцать. Еще на одной ноге у меня пушистый тапочек-кролик, а на другой — носок, на голове спутанное гнездо, потому что четыре дня назад я заплела косичку, и теперь она похожа на один из тех кустов ежевики, которые вы старательно обходите в лесу.

Перед появлением родителей я пекла кексики. И не простые, а с предсказаниями, если уж хотите знать. Как печенье, но только кексики.

Когда Ноа вопреки всему вернется ко мне, он будет ужасно удивлен, откусив от шоколадного кекса и обнаружив там послание со словами: «Любовь всей твоей жизни сейчас с тобой».

Может, на этом удастся заработать. На кексиках с посланиями. Конечно, нужно будет изобрести им название получше, но вначале я должна придумать, как засунуть бумажки с надписями в тесто и при этом не дать им размокнуть. Я уже несколько дней ломаю над этим голову, но пока у меня ничего не получается.

Мама прикрывает рот рукой. Ее глаза наполняются слезами, пока мы с ней обе в полной мере осознаем весь ужас моей ситуации. Папа притягивает меня к себе и обнимает. Я начинаю плакать.

— Мы пытались связаться с тобой, и все напрасно, говорит он сдавленным голосом. — Почему ты не берешь трубку? Мы целыми днями тебе названивали. Чуть с ума не сошли. И конце концов твоя мать сказала, что пора брать билеты на самолет, арендовать машину и самим посмотреть, что с тобой происходит.

— Я хотела звонить в полицию, — вторит ему мама. — Как ты могла так с нами поступить?

— Простите меня, пожалуйста, мне очень-очень жаль, — говорю я. На самом деле, неужели