– Давай прогуляем.

Я только что сложила тетради в портфель; когда я оглядываюсь, Эллис уже стоит в комнате, прислонившись к стене, скрестив руки на груди и упершись каблуком в плинтус. Она одета в брюки и рубашку с накрахмаленным воротником, строгость ее запонок и подтяжек несколько подорвана тем, что ее волосы собраны в неряшливый узел, словно она только что встала.

– У нас, вообще-то, урок, – говорю я.

– Я думала, мы могли бы вместо этого сходить в город, – отвечает она. – Там, на Дорчестер, есть антикварный магазинчик, который я давно хотела исследовать.

Все это подозрительно похоже на жалость. Бриджит Креншоу, возможно, и избежала мучений, связанных с нашим совместным выполнением проекта, но это не остановило ее от попыток настроить полшколы против меня. Невероятно, сколько вреда может причинить одна-единственная девица всего за два дня.

Из всех людей мне сказала об этом только Ханна Стрэтфорд.

– Знаешь, ты можешь поговорить со мной, – обратилась она ко мне в очереди в кафе. – Если хочешь.

Я не поняла, о чем она говорит, пока она не продолжила:

– Моя сестра тоже так болела. Она попыталась… ну, ты знаешь. Попыталась… – Ханна понизила голос до шепота, – убить себя. Ей сейчас уже лучше, но я просто… я подумала, если тебе нужно поговорить…

– Я, черт возьми, не пыталась убить себя.

– О! – Лицо Ханны стало таким же лиловым, как лак на ее ногтях. Я сомневалась, что смущение имело какое-то отношение к ее ошибке; она просто раньше никогда не слышала ругательств. – Я только… Я слышала…

Я смотрела на нее, предоставив ей самой выбираться на более безопасную почву.

– Просто Бриджит сказала…

– «Бриджит сказала», – повторила я, а Ханна пробормотала извинения и наконец выпорхнула в другую очередь, за сэндвичами.

Бриджит сказала.

И вот, теперь я не только убийца; я еще и самоубийца.

Я не понимала, как Бриджит смогла узнать. Не про мою попытку самоубийства – я никогда не пыталась убить себя, – но…

Тот факт, что в прошлом семестре я отсутствовала, не был тайной. Четыре месяца я провела в частном жилом комплексе, затерянном возле Каскадов[15], слушая людей с кучей сертификатов на стенах, объяснявших мне, что это не моя вина, что у меня не было выбора, и то, что я взяла нож, перерезала веревку и убила свою лучшую подругу, не делает меня психопаткой. Будто без них я этого не знала.

В Дэллоуэе новости расходятся быстро. До Эллис слухи уже должны были дойти.

Но даже если это жалость, она не изменит того факта, что меньше всего я хочу идти на этот проклятый урок, сидеть там и ловить на себе трагические взгляды Бриджит Креншоу.

– Хорошо, – говорю я и выкладываю тетради из сумки.

Антикварный магазин разместился в старом доме Викторианской эпохи между книжным магазином и тайским рестораном. Фасад дома огибает узкая веранда, несколько старинных кресел-качалок смотрят на дорогу. Если бы мы были ближе к воде, я бы представила старую вдову в черном, устроившуюся в одном из тех кресел и упорно смотрящую на море в бинокль в ожидании возвращения любимого.

Эллис поднимается по лестнице впереди меня. Веранда, похоже, когда-то была выкрашена в белый цвет, но теперь седого от времени дерева больше, чем краски. Когда мы входим, над дверью звенит маленький колокольчик. Эллис через плечо улыбается мне, и я не могу удержаться от ответной улыбки; это так похоже на Эллис – быть очарованной чем-нибудь старомодным и простым.

За прилавком сидит сморщенная женщина. При нашем появлении она встает, хотя это не делает ее выше ни на дюйм.

– Показать вам что-нибудь конкретное, девушки?

– Мы просто смотрим, – говорит Эллис.

Улыбка у женщины такая же неуверенная, как и ее колени. Ее руки вцепились в край конторки, словно ей нужна опора, чтобы сохранять равновесие.

Алекс никогда не будет такой старой.

– Что ж, если я вам понадоблюсь… – говорит женщина, но я не могу на нее больше смотреть. Я отворачиваюсь, делая вид, что очарована лампой с резьбой в виде обнаженной дамы.

Эллис проходит вглубь магазина, я иду следом, наблюдая, как ее бледные руки исследуют изгибы старинной мебели и пыльных ваз.

– Обожаю это, – говорит Эллис. Она поднимает горсть разноцветных шариков и отсыпает немного в мои протянутые ладони. В каждой сфере в центре есть непохожая на другие звездочка, ее лучики вспыхивают в свете ламп.

– Они напоминают мне о бабушкином доме, – говорю я.

Эллис вопросительно смотрит на меня.

– У нее были вазы с шариками и срезанными цветами. И с ракушками. Это был дом на побережье. – Однажды я взяла один из тех шариков и проглотила его, надеясь, что волшебство из него прорастет, как семечко, внутри меня и станет моей частью.

– На каком побережье?

– Бофорт. На Внутренних отмелях в Северной Каролине.

– Никогда не была там, – говорит Эллис. – Стыдно в этом признаться, так как я из Джорджии – могла бы съездить в любое время.

– Ты ничего не потеряла.

Это была неправда, и я не знаю, зачем так сказала. Я очень любила бабушкин дом. Я любила, как волны разбивались о скалистый берег. Любила дюны, скрепленные постоянными ветрами и высокой травой. Любила ощущать причал под босыми ногами, запах соли и крабов, которых мы ловили в маленькие проволочные клетки.

Еще я любила шипение, с которым выходил воздух из панцирей крабов, когда мы варили их живыми.

«Это они кричат?» – спрашивала я бабушку, одновременно испуганная и очарованная, и она закрывала кастрюлю крышкой, чтобы я не смотрела.

– Откуда именно из Джорджии? – спрашиваю я.

Беседа прервалась, и воцарилась какая-то неестественная тишина. Возможно, я хочу, чтобы Эллис продолжила рассказывать о себе, о самых обычных вещах – родном городе и летних каникулах. Обычные темы, которые обсуждают обычные люди.

– Из Саванны. Твоя бабушка так и живет в том доме?

– Она умерла несколько лет назад. Сейчас дом принадлежит моей тете.

– Как печально. – Эллис высыпает шарики обратно в чашу. – Ты, должно быть, скучаешь по ней.

Я запускаю руку в корзину с кружевными шалями, пахнущими пылью. Эллис осматривает скульптуру солдата верхом на скачущем жеребце, грива коня развевается на ветру.

С момента смерти бабушки прошло уже три года. Иногда трудно вспомнить черты ее лица или голос. Интересно, после своего ухода мы все исчезнем из памяти так быстро? Хотелось бы знать, я когда-нибудь забуду голос Алекс?