— Для общего дела я готов. Говори, Кузьма Семеныч. Какая тебе помощь нужна?

— Сейчас все обсудим. — Сиволоб вытащил из буфета четвертную бутыль самогона.

— Хороша посудина! — одобрил лесник. — С такой не соскучишься.

— Тут дело политическое, — начал староста, ставя на стол чугунок с холодным картофелем, миску квашеной капусты и тарелку, на которой лежал толстый кусок сала. — Тут у нас с тобой большие могут быть неприятности от немцев через одну старушку. — Он наполнил самогоном две большие кружки и перекрестился. — Господи благослови, поехали!

Тимофей Петрович придвинул к себе кружку, но пить не торопился.

— Что ты, Кузьма Семеныч? Какие нам от немцев неприятности? Сам знаешь, от кого нам беды ждать… Вот если, не дай бог… красные вернутся…

— Про то и думать не моги! — отмахнулся староста. — Ну давай, за успех будущего дела!

Они чокнулись. Сиволоб запрокинул голову и выпил все до дна.

— Какое же дело у тебя? — спросил Тимофей Петрович.

— Полякову старуху не забыл?

— Злющая баба!

— Истинно! Так вот, она прячет у себя мальчишку. Какого, спрашивается? Понимаешь, чем пахнет?!

Тимофей Петрович недоверчиво покачал головой.

— Неужели прячет?! Не ошибаешься? — Он взял бутыль и наполнил кружки самогоном. — Не пойму я, откуда же этот мальчишка появился?.. Твое здоровье!

Сиволоб выпил, закусил салом и вытер ладонью рот.

— В том и есть политический вопрос. Откуда? Это не нам с тобой выяснять. Того мальчишку мы изловим и доставим вместе со старухой в гестапу. Понял? А уж в гестапе завсегда правду дознают: кто, зачем и откуда. И будет нам с тобой от немцев полная благодарность…

— Может, ты путаешь, Семеныч? — все еще сомневался Тимофей Петрович. — Может, тебе почудилось? Ведь если мы никого у старухи не найдем, над нами вся деревня потешаться будет.

— Точно говорю тебе — прячет! Своими ушами слышал! — староста стукнул кулаком по столу. Хмель исподволь начал подбираться к нему. — Давно подозрение имею, а нынче получил полное подтверждение.

— Рассказывай, рассказывай…

— Я, брат, старуху вокруг пальца обвел! Сейчас все расскажу. Да ты чего не пьешь, не закусываешь? — Он потянулся к бутыли, но Тимофей Петрович сам быстро налил ему полную кружку. В свою плеснул на донышко.

— Теперь, значит, выпьем за твое здоровье! — Сиволоб чокнулся с гостем, лицо его начало багроветь, глаза помутнели.

— Как же ты одурачил старуху? — спросил с интересом Тимофей Петрович.

— Запросто! — захихикал Сиволоб. — Промашку дала, ведьма! Категорично! — Староста икнул. — Пришла ко мне проситься к сестре. Сестру, вишь, больную навестить задумала. Ладно, говорю, поезжай, старая, пешим ходом. Не соскучусь! Выправил ей бумагу, она, дура, и потопала. Третий день уже шляется! А я тут и выяснил. Наблюдение вел… — Сиволоб с трудом ворочал языком. — Да… наблюдение, значит, вел… За коровой…

— За кем? — Тимофей Петрович подумал, что ослышался.

— За коровой…

— При чем тут корова? Мы же про старуху… Лишку хватил, Кузьма Семеныч…

— Э, нет… — помахал пальцем Сиволоб. — Я, брат, не сбился. Меня на свинье не объедешь… Да… Ты слушай!

— Слушаю, слушаю, Кузьма Семеныч…

— Ну вот, значит… Ушла старуха к сестре, я к ней во двор! В хлеву корова на замок заперта. Прислушиваюсь — не мычит. Ладно… Вечером опять к хлеву. Опять никакого мыка. Молчит корова. Дышать — дышит, а не мычит. А? Что скажешь? Да ты пей! Закусывай!.. Да… На другой день под вечер, обратно топаю к хлеву — не мычит корова! Смекаешь, в чем дело?

— Плохо голова варит, — признался Тимофей Петрович. — Силен твой первач. Не пойму я про корову…

— Э-э-э! — протянул укоризненно Сиволоб. — Мало в тебе стойкости, слабоват… Ну, как говорится, клин клином выбивают! Чем ушибся, тем и лечись! Налей еще по одной, у меня чего-то руки дрожат…

Тимофей Петрович наполнил кружку старосты, забыв налить себе. Сиволоб выпил, понюхал корку хлеба и свесил голову на грудь.

— Дальше-то что, насчет коровы? — громко спросил Тимофей Петрович.

Сиволоб поднял на него осоловелые глаза.

— Корова? Ах, ты про корову! Ну, слушай… Третьи сутки корова не доена, а не мычит… Не понял? Вот и видно, что ты не знаешь крестьянской жизни… Корова, ежели ее вовремя не подоить, на всю деревню мычать будет. А тут, понимаешь, трое суток не доена, а молчит! Как это понимать? А? Не знаешь? Не мычит та проклятая корова потому, что ее доят. Понимаешь, доят! Спрашивается: кто ее может доить, коли старухи нет дома, на хлеву замок висит?

— И верно, кто же ее доит, Кузьма Семеныч? — удивился Тимофей Петрович.

— Об том и речь!.. Мальчишка ее доит, боле некому! Он, верно, на сеновале спрятан. На сеновале, сам знаешь, имеется лаз в хлев, чтобы сено сбрасывать. Он ее и доит. Потому корова и молчит… Завтра мы с тобой на зорьке нагрянем и… со святыми упокой! Цап-царап — и нет старухи! Цап-царап — и нет щенка! Им — гестапа, нам — почет и уважение!

— Ну, Семеныч, — развел руками гость, — большого ты ума человек! Государственного! Помяни мое слово, быть тебе начальником полиции!

— Господа немцы благодарить будут. Во, смотри. — Он вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и развернул его. — Тебе доверяю, тебе покажу. Видишь?

— Что это?

— Список. Поминальный! Хоть сейчас попу отдать можно, чтобы, значит, за упокой души… панихида…

— Кого же ты записал?

— А у кого, значит, в семье были коммунисты, комсомольцы, кто раскулачивал в тридцатом году…

— Молодец, Семеныч, знаешь свое дело! А дальше что?

— Известно что. Передам бумагу куда следует, и всех их голубчиков… — он пьяно захихикал. — Всех их… хи-хи… всех их… голубчиков… хи-хи… — голубчиков… в геста… в геста… ха-ха-ха! В гестапу!

— Ну и хитер ты, Кузьма Семеныч. Давай выпьем, чтобы все сбылось в точности.

— Кажись, я уже набрался… — голова Сиволоба опять свесилась на грудь. — Ко сну что-то клонит… — Он сунул список в карман. — Давай часок-другой поспим, да и за дело! Пойдем с тобой на облаву!

— Пойдем, Семеныч, пойдем. А пока — по последней!

Тимофей Петрович придвинул к старосте наполненную кружку.

— За удачу! Ты это хорошо сказал: цап-царап — и нет старухи! Цап-царап — и нет щенка! И насчет панихиды… Ну, раз, два — взяли!

Он чокнулся пустой кружкой, и Сиволоб, проливая самогон на бороду, выпил до дна. Он потянулся за капустой, и тут же с грохотом свалился на пол.

— Что ты, Семеныч? — Тимофей Петрович склонился над Сиволобом. — Не ушибся ли, сохрани бог? Кузьма Семеныч, ты меня слышишь?

Вместо ответа староста повернулся набок, и изба наполнилась могучим храпом.

Несколько минут