др.), поэтому известнейший американский конфликтолог Д. Горовиц полагает, что об этнических конфликтах в полном смысле этого слова можно говорить лишь применительно к традиционным обществам Азии, Африки и Латинской Америки[184]. Примерно такой же точки зрения придерживается и известный американский политолог М. Маршалл, говоря, что «термин этнический конфликт стал эвфемизмом для внутригосударственных конфликтов, которые мы не можем объяснить и понять»[185]. С такими взглядами трудно не согласиться, вместе с тем переплетенность функций не означает, что одна из них, этническая, полностью лишена смысла. Так, Дж. Ротман отметил такую особенность этнических и религиозных конфликтов, как их высокая субъективность и, по выражению исследователя, «неуловимость»[186].

Действительно, такие конфликты глубоко субъективизированы, они опираются на аргументы истории, мифологии, которые воспринимаются сторонами конфликта по-разному. Они «идеалистичны», обращены к сакральному началу, поэтому стороны конфликта зачастую воспринимают, скажем, этническую территорию как явление священное. При таком восприятии конфликта его участники иногда отказываются даже обсуждать вопрос о территориальных уступках как форме достижения компромисса на переговорах, рассматривая такую постановку вопроса как «святотатство».

Сторонники выделения этнических конфликтов как особой отрасли этноконфликтологии полагают, что для нетрадиционных обществ, где этничность и политика переплетены, не следует использовать понятие «этнические конфликты», здесь более адекватным сложившимся реальностям является понятие «этнополитические конфликты». Однако и это определение порождает новый виток дискуссий.

Чаще всего этнополитические конфликты определяют по сторонам-участникам. Так, исходя из широко известного определения В. Тишкова, этническим (или этнополитическим) можно считать такой конфликт, в котором по крайней мере одна из сторон сформирована по этническому принципу[187]. При кажущейся убедительности такого определения оно имеет свои недостатки, особенно заметные при сопоставлении дефиниции с реальной действительностью.

Во-первых, даже одну из сторон конфликта, как правило, трудно определить в качестве гомогенной этнической общности. Например, в приднестровском конфликте не только на стороне жителей Приднестровской народной республики, но и в рядах молдавской армии сражались представители разных национальностей (хотя бы потому, что не могли уклониться от призыва в армию, являющегося на территории Молдовы обязательным). Также многоэтническим был состав участников грузино-абхазского конфликта. На стороне абхазов выступали армяне, русские, представители народов Северного Кавказа, но и на стороне грузинских сил воевали представители разных народов, например отряды украинских националистов из группировки УНА УНСО.

Во-вторых, ни в одном из известных этнополитических конфликтов ни одна из сторон не представляла интересов всей этнической общности. Практически всегда были люди, которые отказывались от поддержки конфликтных действий «своих» соплеменников, а некоторые даже могли поддерживать противоположную сторону конфликта и уж во всяком случае могли принципиально осуждать насилие как способ разрешения межэтнических или политических противоречий. Таким образом, ни одна из сторон конфликта не формируется по этническому признаку, если под ним понимать всеобщую этническую мобилизацию. В связи с этим, на наш взгляд, ближе к истине те исследователи конфликтов, которые определяют этнополитические конфликты не по составу их участников, а по целям конфликтных действий[188]. Поэтому мы предлагаем следующее определение: этнополитическими можно считать такие конфликты, которые ведутся от имени этнических общностей, вне зависимости от того, насколько участники конфликта полномочны представлять интересы всей общности или этнической группы, и мотивируются целями «борьбы за интересы народа» (нации, этнической общности), хотя в реальности могут стимулироваться иными целями и прежде всего борьбой за распределение или монопольное владение ресурсами и властью на некоторой территории.

Как в теоретическом, так и в практическом отношении чрезвычайно важен вопрос о причинах возникновения основной полосы конфликтов именно на южном фланге бывшего СССР, где сформировался полюс политической нестабильности, образовались очаги и обширные зоны самых ожесточенных вооруженных столкновений представителей разных этнополитических сил.

В современной литературе по этническим и территориальным конфликтам сложилось несколько точек зрения на эту проблему, различающихся приверженностью исследователей тем или иным универсальным концепциям возникновения конфликтов[189]. Так, в соответствии с концепцией Сэмюэла Хантингтона, одной из самых известных в этой области, все объясняется культурной несовместимостью народов, принадлежащих к разным цивилизационным группам, прежде всего к еврохристианской и азиатско-мусульманской. Граница соприкосновения этих цивилизаций как раз совпадает с южной границей России, что и обусловливает, по мнению последователей этого ученого, возникновение здесь цепи этнических и конфессиональных конфликтов, а время обострения противоречий (конец 1980‐х — начало 1990‐х годов) совпадает с началом прогнозируемого гарвардским профессором нового глобального цивилизационного кризиса[190].

Эта концепция, которая на первый взгляд кажется хорошо объясняющей этнополитическую ситуацию на юге СНГ, при попытке ее применения на практике оказывается непригодной даже для простого эмпирического обобщения большинства конфликтных случаев. Если армяно-азербайджанский, осетино-ингушский и русско-чеченский конфликты хоть в какой-то мере могут служить иллюстрацией цивилизационного столкновения, то уже абхазо-грузинский к этой категории трудно отнести (грузины, как и большая часть абхазов, — христиане, а на стороне абхазов воевали представители как радикальных исламских организаций, так и христиане — русские казаки и армяне). Совершенно неприменима данная концепция к среднеазиатским вооруженным конфликтам, поскольку все они развивались только внутри одной конфессиональной общности (мусульман). Так, сторонами ферганского и ошского конфликтов были тюркоязычные мусульмане-сунниты, а в таджикском стороны характеризовались не только конфессиональной однородностью (мусульмане-сунниты), но и этнической, поскольку представляли один и тот же таджикский этнос, хоть и разные его регионально-клановые группы.

Ближе к реальности концепции, пытающиеся увязать объяснения всплеска конфликтов в постсоветском пространстве с глобальным процессом распада колониальной системы и борьбой «малых» народов за национальное самоопределение.

Советская национальная политика была буквально пронизана духом насилия, особенно в период сталинизма (1930–1953). Насильственный характер носила политика иерархического разделения территорий и народов на своеобразные ранги в зависимости от типа национально-государственного образования (союзная или автономная республика, автономная область, национальный округ). Порожденные этой иерархией противоречия между так называемыми «титульными нациями», имевшими свои государственные образования, и «нетитульными», а также народами разного статуса (союзного, автономного, окружного) до сих пор проявляются в многочисленных конфликтах в СНГ, особенно на Кавказе. Столь же негативные последствия породила и советская политика насильственной перекройки границ национально-государственных образований. Кавказ был как бы лабораторией для экспериментов с этническими границами, когда единые этнические массивы (лезгин, ногайцев, аварцев, азербайджанцев, армян и др.) рассекались административной межой, в то время как различные народы принудительно объединялись для проживания в единых административных ячейках (кабардинцы и балкарцы; карачаевцы и черкесы; грузины и абхазы и др.). Похожие процессы происходили и в Центральной Азии. Так, в 1929 году от Таджикистана были отторгнуты и переданы Узбекистану два крупнейших и древнейших таджикских города Бухара и Самарканд, с прилегающими к ним, заселенными преимущественно таджиками, сельскими районами, а из Узбекистана в состав Таджикистана перевели Ленинабадскую (Ходжентскую) область, в которой значительную часть населения и сейчас еще составляют