более, когда она – совсем не та, фальшивая. А во многих американских песнях, которыми наполнен сейчас наш виртуальный мир, в котором я живу так же, как Гена, мелодия такая необязательная, так много опеваний, топтанья вокруг нот, что ты никогда не скажешь – а что надо-то было спеть? Как правильно? Мелодии толком нет, куплеты поются по-разному, поэтому как споешь, так и правильно. И это мучительно, если ты слышишь и видишь весь этот хаос.

Иногда я думаю – сложилась бы жизнь по-другому, я бы, наверное, пошла бы поступать не в МГУ, а в консерваторию, на дирижера. Может быть, еще не поздно? Как только вместить в одну жизнь и музыку, и экологию, и любовь, такую непонятную… С Геной – не любовь, хотя он не пьет, не курит, за другими девочками не бегает, даже не говорит на мате, что большая редкость среди наших студентов. Вообще умеет складно разговаривать. Чисто одевается. Сносно поет. И любит меня. Ну и что? Этого не хватает для настоящей любви.

А Кащей? Вольдемар Лубошкин… Если бы я влюбилась в Вольдемара по-настоящему, я бы называла его Кащеем? А, может, именно поэтому и называю, что в какой-то момент испугалась – вот оно, долгожданное… Но Кащей такой опасный, такой непонятный, такой сложный, непредсказуемый… Гене я верю – ему трудно не поверить, он весь на виду, со всеми своими глупостями и решительными попытками идти на таран и столь же решительными и окончательными «последними словами». А Кащею – нет.

Я увидела, как Кащей, догнавший нашу толпу, разговаривает с девушками в больших платках, спускающихся на грудь и на спину, наверное, из Ирана, и все поглядывает на меня. И от этих взглядов настроение мое резко стало лучше. Было просто хорошее, а стало отличное. Почему?

Наша огромная толпа, к которой по дороге присоединялись еще какие-то люди, наконец докатилась до парка. Мне показалось, что иностранцев больше, но и наших тоже хватало. Кто-то пустил дымовую ракету, не знаю, откуда она взялась. Всё та же девушка-индианка, которая предложила продолжить импровизированный митинг, вышла в центр толпы, залезла на скамейку и стала говорить. Я отпихнула Гену с его наушниками и стала пролезать ближе к центру, потому что сзади смеялись и было плохо слышно.

Индианка заговорила о том, что волновало, как я понимаю всех, кто пришел сюда сознательно. Часть молодежи присоединилась по пути, и это, как вскоре оказалось, было нашей ошибкой. Лучше бы мы остались в университете, попросили бы себе какую-нибудь большую аудиторию или хотя бы разрешения побыть во дворе, на спортивной площадке.

Девушка говорила по-английски, я понимала достаточно хорошо, привыкла очень быстро к ее особому выговору, (в любом случае иностранцев понимать проще, чем американцев или британцев), кто-то взялся переводить, это немного мешало.

– Давай поговорим о главном. Наша подруга из Китая это предложила, и мне очень понравилось ее предложение. Мы хотим организовать правительство из молодых людей, которые стали бы заниматься будущим нашей планеты, – говорила девушка и ждала, пока ее переведут.

– Давай без перевода! Всё понятно! – крикнул кто-то на довольно сносном и понятном английском. – А ты будешь главной, что ли? Кто будет главным?

– Какая разница, кто будет главным, ведь дело в другом, в нашей коллективной ответственности за будущее Земли, в нашем коллективном разуме… – начала спокойно отвечать ему индианка.

– Хрень! – ответил по-русски ей тот же парень или другой (я не успела понять) и стал выдвигаться вперед. – Это всё хрень! Понаехали с черными мордами! Что, хотите уже всей Землей управлять? Не хватало, чтобы нами управляли бабы и еще черные!..

Переводчица растерянно стала переводить, индианка кивала, внимательно слушая. Наверное, переводчица выбирала слишком далекие от оригинала слова.

Кто-то, видимо, не дослышав, стал хохотать, хохот быстро подхватили многие, особенно те, кто просто так присоединился, видя, что большая группа веселых молодых людей куда-то направляется. Я не могу поверить, что так дико хохотали те люди, которые только что говорили в зале о гибели лесов, животных, о загрязнении рек, морей и океанов, о том, что у нас в нашей стране вымирают деревни и сокращаются города, о том, что мегаполисы, как черные дыры, засасывают людей, а люди продолжают и продолжают ехать туда, бросая свою родную землю – свою малую родину, ехать в никуда, ехать за миражами – у некоторых эти миражи превращаются в реальность, у большинства так миражами и остаются, но почти никто из черной дыры не возвращается, она аннигилирует всех. Я надеюсь, что это были какие-то другие люди.

А парень всё орал и орал.

Индианка, которой добровольная переводчица не стала переводить последние слова возбужденного и недоброго парня, переспросила его по-английски:

– What did you say?[1]

– Чё хочет эта мразь? Приехала к нам, говори по-нашему! Пошла вон отсюда! Будут они рассказывать, как нам жить! Сами знаем! Очистить надо страну от мрази! Хозяин нужен, крепкая рука! Россия для русских, а не для мрази! – Парень начал говорить уже всё подряд, заменяя каждое второе слово матом, но было ясно, что он не просто хулиган и хочет вовсе не нахамить для собственного удовольствия и веселья своих дружков. Я уже увидела их в толпе. Это, наверное, были местные национал-шовинисты. Каким-то образом они затесались к нам на конференцию или случайно подошли уже здесь в парке, может быть, это их место…

Думать и размышлять было уже некогда. Гена, застывший в ужасе рядом со мной, стал тянуть меня за пояс джинсов – взял за шлёвку и тянул, пока не оторвал.

– Ты что?.. – обернулась я на него.

– Пошли быстрее отсюда! Видишь, что начинается!

На самом деле друзья этого парня стали тоже орать, скандировать два совершенно непонятных лозунга, один я разобрала наполовину: «Россия для русских, Россия для …!» Для кого еще должна быть Россия, я никак не могла понять. Они орали вразнобой, но очень агрессивно. Второй лозунг я вообще никак не могла понять. Мне казалось, или они кричали его по-немецки? Я немецкого не знаю. А тут еще Гена, который испугался и за себя, и, конечно, за меня. Один уходить он не хотел, хотя я ему уже несколько раз четко сказала: «Иди, Гена, иди!» Я зря даже один раз добавила: «Если боишься!..»

Мой друг Гена почти уже собрался уходить, крепко держа меня за сумку, но, услышав мое «боишься», остался. И стал охранять меня, очень бледный, растерянный, на его огромном подбородке выступили мелкие капельки пота. Если бы не вся ситуация, это было бы смешно, но мне было не до смеха.

Сбоку началась драка – я видела,