Та-ак! В начале марта тридцать четвертого уволен в отставку «по состоянию здоровья». За месяц до этого получил паспорт на имя Ендрека Кропивницкого, скорее всего, для очередной операции под прикрытием, – и этот паспорт у него не забрали, хотя должны были. Вот так и появился на свет часовых дел мастер Ендрек Кропивницкий, перебравшийся сюда из соседнего воеводства и мирно ковырявшийся в часовых механизмах больше десяти лет при всех властях…

Что еще? В марте двадцать первого обвенчался с Люцией Томашевской. Детей не было. Жена погибла в двадцать девятом в железнодорожной катастрофе. Три награды. Последняя, «Виртути милитари», вручена 23 февраля, в день сорокалетия, что позволяет сделать определенные выводы.

Все. Ну, еще автобиография и три данные в свое время характеристики – две при очередных повышениях в звании, третья в январе тридцать четвертого. Ничего не добавляет к тому, что имеется в личном деле и послужном списке.

Я уложил последний листок в аккуратную стопку и закрыл папку. Теперь можно было кое-что обмозговать. Прежде всего, несколько странно, что человек со столь солидным послужным списком поднялся в независимой Польше так невысоко. Боевик с дореволюционными заслугами, выполнял личные поручения Зюка и Рыдзя, стало быть, был им хорошо известен. «Внес вклад в возрождение польской государственности», а до того «обеспечил успешные акции Боевой организации». С такой биографией мог бы дослужиться если не до генерала, то уж до полковника, служить где-нибудь в Варшаве или Кракове, а не попасть в польскую тьмутаракань рядовым оперативником, да и к юбилею польского государства получить не юбилейную медалюшку, а скажем, орден Возрождения Польши.

Ну, чужая душа – потемки. Возможно, именно такое звание и место службы его вполне устраивали – бывают и такие люди, что у поляков, что у нас. Возможно, здесь своего рода патологическое невезение, в любой армии мира хватает таких служак: исправно тянут лямку без единого взыскания, но так уж судьба оборачивается, что всю жизнь проводят в захолустных гарнизонах. Лермонтовский Максим Максимыч, ага, до седых волос вечный штабс-капитан. Знакомая история.

И с его увольнением абсолютно непонятно. «По состоянию здоровья», но в личном деле нет медицинского заключения, что противоречит и нашим, и польским методам делопроизводства. Когда его арестовали, первым делом, как полагается, отправили на медицинское обследование – и врач заверил, что он ничуть не трухляв здоровьем, что любой наш полевой военкомат поставил бы ему штамп «Годен без ограничений» (конечно, на передовую его вряд ли послали бы, но мало ли занятий во втором эшелоне? Я на военных дорожках встречал немало таких вот крепких мужиков пятидесяти лет, а то и немного поболее).

Тогда почему? Совершенно не верится, что его в очередной раз определили под прикрытием на роль цивильного часовщика. Прежние его поездки под личиной коммерсанта заняли одна две недели, вторая – неполный месяц. Что это за супероперация такая, ради которой «Кропивницкий» просидел бы под личиной больше чем пять с половиной лет? Наконец, если допустить, что таковая операция действительно имела место, никто не стал бы вносить в личное дело запись о мнимом увольнении – к чему доводить секретность до абсурда? И медицинского заключения нет. И не просматривается совершенно никаких прегрешений, за которые могли бы выпереть в отставку. Из личного дела следует: звезд с неба не хватал, но серьезных промахов или упущений по службе на зафиксировано, как и выговоров с занесением. Явно собирались и в третий раз отправить куда-то под прикрытием, но вместо этого через месяц отправили в отставку…

Не стоило ломать над этим голову – были вещи поважнее, имевшие к нашим делам, в отличие от загадочного увольнения, самое что ни на есть прямое отношение…

Почему таинственный аноним представил Барею-Кропивницкого сотрудником дефензивы? Из личного дела недвусмысленно следовало, что Барея к ней никогда не имел ни малейшего отношения. Служил в совершенно другой конторе. Всегда и везде во всем, что касается секретных (и не особенно секретных) служб, присутствует некая строгая иерархия. Офицер «двуйки» еще мог выступать в облике сотрудника дефензивы (как я сам два раза выступал в облике милиционера, один раз в гражданском, второй – в милицейской форме), а вот наоборот никак не могло оказаться, не та субординация в отношениях между двумя сугубо разными службами. И уж безусловно, «двуйка» не стала бы фабриковать личное дело ни в каких таких целях прикрытия…

Несомненно, Радаев имел в виду именно эту несуразность. По роду службы Барея никаких коммунистических подпольщиков «катувать» не мог, его служебные интересы лежали в совершенно другой плоскости. Точно так же, как интересы Кольвейса. Даже если допустить, что Барея стал работать на абвер, былого противника, с Кольвейсом он никак не мог пересечься. Наш аноним – человек крайне осведомленный. Знает и настоящее имя Бареи, и его чин в «двуйке». А ведь ни одна живая душа в Косачах не знала, что мирный часовщик живет под чужой фамилией. Когда я говорил об этом со здешним уполномоченным НКГБ, он был не на шутку удивлен, что под самым носом у него, как он выразился, произрастал такой гриб-боровик, точнее, бареевик». А ведь работник был толковый, возглавлял здешний отдел НКВД с сентября тридцать девятого и до войны, всю войну был в партизанском отряде по своей линии…

Мало того, аноним откуда-то знал, что Кольвейс служил именно в абвере – что далеко не каждый немецкий офицер знал. Личным, казенно говоря, наблюдением он бы ни за что этого не определил: абверовцы носили общевойсковую форму «фельдграу» без каких бы то ни было отличительных знаков. И фамилию знал. Так что налицо явное противоречие: с одной стороны, аноним знал то, чего не знал обычный немец и уж тем более обычный обыватель, с другой – приписал Барее несуществующие грехи. Ошибся или поступил так умышленно? А если умышленно, то зачем?

Не было пока что ответов, и не следовало ломать над ними голову, приходилось, как иногда бывает, плыть по течению. И что больше всего злит, лежащая передо мной папка ни на шаг не приближает меня к Кольвейсу. Ладно, я теперь совершенно точно знаю, кто такой Барея. И какая от этого польза для дела? Ни малейшей…

Каждый оперативник прекрасно помнит свое первое самостоятельное дело – и многие со мной согласятся, что это как первая женщина или первая награда. В начале октября моим первым как раз и стал майор из дефензивы – вот тот действительно пытал, издевался и насиловал. Передо мной лежало