Европе мало кто сомневался, что лучшим русским полководцем является именно Багратион. После Прейсиш-Эйлау многие зауважали ещё и Бенигсена, но о Багратионе Европа помнила с 1799 года. Он сражался под командованием Суворова в непобедимой русской армии XVIII века. Он был героем неудачной для антинаполеоновской коалиции европейской кампании 1805 года: прикрывал отступление русской армии. «Лечь всем, но задержать Бонапарта!», — такой приказ исполнил Багратион с шеститысячным корпусом храбрецов. Сражаться пришлось против почти тридцатитысячной армии. Но Багратион продержался, а потом прорвал окружение и присоединился к армии Кутузова. Да не просто присоединился, а по-суворовски: привёл с собой пленных и трофеи. Блестящий триумф!

Багратион олицетворял главное оружие русской армии — прорывную мощь смелого штыкового удара. Он не мог привыкнуть к поражениям, не желал мириться с тем, что есть в мире сила, опасная для русского воинства. Подчас он позволял себе шапкозакидательские настроения — возможно, в педагогических целях, чтобы офицеры не боялись французов, чтобы не действовал тот самый удавий гипноз завоевателей.

Сила Барклая — в умении осторожно и смиренно нести крест оборонительной войны против превосходящих сил противника. Слабость — в том, что он не верил в то, что русская армия способна биться с полчищами Наполеона на равных. Барклай не сомневался: в генеральном сражении Наполеон оставит Россию без армии, а это — позорный финал войны. Слабость Багратиона была в том, что он упрямо отвергал план оборонительной войны, противился ему, не подчинялся дисциплине. А сила — в той победоносной уверенности, которую князь вселял и в солдат.

Представим себе логику Багратиона… Русским ли бояться генеральных сражений? Князь Пётр Иванович хорошенько помнил Итальянскую кампанию 1799-го, когда Суворов за три месяца выполнил боевую задачу, в трёх генеральных сражениях разгромив французские армии. Это — его молодость, его слава. Разве русские тогда уклонялись от битв? И это — в далёкой Италии. А на Родине, где каждый холм нам в подмогу, из-за немца Барклая русские войска отступают, отдавая врагу губернии и города. Смоленск — ключ к Москве. Отступим — и подпустим врага к воротам Белокаменной. В этой ситуации Багратион не мог не увидеть предательства, преступного попустительства врагу.

План «скифской войны» и на бумаге был ему противен, а уж в реальности, когда французы устраивали конюшни в русских храмах…

Подчас мы воспринимаем Багратиона как лихого рубаку. Таким его видали на поле боя, в дыму и крови. При этом он не был деспотичен, и в искусстве управления людьми проявил немало тонкой проницательности. Приведу оценку А. П. Ермолова — первого интеллектуала армии: 'Ума тонкого и гибкого, он сделал при дворе сильные связи. Обязательный и приветливый в обращении, он удерживал равных в хороших отношениях, сохранил расположение прежних приятелей. Подчинённый награждался достойно, почитал за счастие служить с ним, всегда боготворил его. Никто из начальников не давал менее чувствовать власть свою; никогда подчинённый не повиновался с большею приятностию. Обхождение его очаровательное! Нетрудно воспользоваться его доверенностию, но только в делах, мало ему известных. Во всяком другом случае характер его самостоятельный. Неустрашим в сражении, равнодушен в опасности.

Нравом кроток, несвоеобычлив, щедр до расточительности. Не скор на гнев, всегда готов на примирение. Не помнит зла, вечно помнит благодеяния'. Как далека эта характеристика от образа неотёсанного вояки.

Багратион в тогдашней армии возглавлял «русскую партию». Да, он не был великороссом. И по происхождению, и по наружности — истинный грузин. Но — православный, но — подданный русского царя. Когда Суворов говорил «Мы русские, какой восторг! Орлы русские облетели орлов французских», — он имел в виду и Багратиона. Патриоты признавали Багратиона своим вождём, видели в нём спасителя Отечества, который избавит Русь от корсиканского чудовища. Восторг поклонников подхлёстывал генерала, который пошёл на прямой конфликт с военным министром, хотя осознавал, что разлад между полководцами для армии пострашнее французских пушек.

В чём превосходство Наполеона перед другими полководцами того времени? Не только в революционной дерзости, не только в том, что он без колебаний раздувал мировые пожары — хотя, увы, инициативность агрессора гипнотически действует на консервативных политиков.

Наполеон искусно создавал численное превосходство на пунктах атаки. Действовал быстро, перегонял противника. Суворов знал, что залог победы — это «три воинские искусства: быстрота, глазомер, натиск». Ни один из учеников Суворова не овладел этим искусством в должной мере. После смерти Екатерины в армии торжествовал консерватизм, великие прозрения Румянцева и Суворова не получили развития. Скорее, французы «усыновили» воинское искусство екатерининских полководцев — правда, они никогда в этом не признавались, а к некоторым новациям и впрямь пришли вполне самостоятельно. В сражении с Наполеоном любой генерал выглядел неповоротливым ретроградом. В стойкости, в отваге, в готовности умереть возле своих орудий русские войска и полководцы французам не уступали. В физической силе — превосходили. Никакая пехота в мире не могла выдержать силу русского штыкового удара. Никогда не уступала французам и русская артиллерия — надёжная, неутомимая. Армия Наполеона не была однородной. Из подконтрольной ему Европы он выжал все людские ресурсы — и, кроме проверенных в боях французов, в поход устремилась необстрелянная молодёжь, а ещё — немцы, которые не были готовы до последней капли крови драться за «великого человека». Другое дело — поляки, они и в 1799-м, заодно с французами, отчаянно сражались против русских и австрийцев. «Спор славян» не был разрешён. Но и здесь лучшие ожидания не оправдывались: французам удалось завербовать несколько меньше поляков, чем рассчитывал Наполеон.

В первый месяц войны Наполеону удалось создать численное преимущество по двум направлениям, по которым его войска преследовали две русские армии.

Русские искусно маневрировали, уклоняясь от большой схватки с превосходящими силами противника.

Русским армиям был необходим главнокомандующий, который бы притушил конфликт Барклая и Багратиона. Назначение Кутузова горячо приветствовал, кажется, весь Петербург, кроме императора, который не верил в екатерининского генерала.

В первые два месяца войны в столицах разгоралась паника. Гаврила Романович Державин был уверен: в России захватили власть предатели. Это они привели врага в Россию, не допуская ожесточённого сопротивления.

Тем временем, начальником Петербургского и Московского ополчения избрали старого генерала от инфантерии Михаилу Илларионовича Голенищева-Кутузова. Кутузов был правой рукой Суворова во время штурма Измаила. Кутузов командовал русскими войсками в 1805-м году — и это была трагическая для России кампания. Кутузов совсем недавно разбил турок при Рущуке. «Умён, умен! Хитёр, хитёр! Его и Де Рибас не обманет!», — говаривал про Кутузова Суворов. «Старым лисом Севера» почтительно величал его Наполеон. Бесстрашный солдат, которого не останавливали ранения, с годами он превратился в осторожного, стратегически мыслящего