— Молодец! Правильно. Других денег или ценностей не находил?

— Ценностей? А! Золото-бриллианты? — улыбнулся я. — Нет, это, видимо, кто-то нашёл до меня. И очень давно, замечу. Тут всё в паутине было. Килограмм десять вынес. Как в пещере. И пыли по колено.

— Понято. Кому-то ещё показывали комнаты, документы?

Я обратил внимание, что следователь, наверное не заметно для самого себя, перешёл в обращении ко мне на «вы». Я помолчал, вроде как раздумывая.

— Цыгану одному показал пианино.

— Что за цыган? — следователь вскинул взгляд от пера ручки, которой записывал мои слова и вскинул брови.

— Летом познакомились. Чуть в табор меня не забрали…

— Тебя? В табор? Почему? Как?

— Как-как? Женить хотели на дочери цыганского барона.

Следователь совсем перестал писать и вперился в меня взглядом с выражением непонимания на лице. Пришлось рассказать, как в меня втюрилась дочь цыганского барона. А цыгане, увидев, как я играю на гитаре и пою, захотели чтобы мы с матерью переехали к ним в Молдавию.

— История… — наконец выдал резюме следователь. — И что, твой цыган? Зачем ты показал ему комнату и документы?

— Я не комнату и документы ему показывал, а инструмент. Рояль. Предлагал купить. Но… Роман пока думает. Сказал, что прошу дорого.

— Да? И сколько ты просишь за рояль? — усмехнулся следователь.

— Пять тысяч рублей.

— Сколько⁈ — удивился следователь. — С ума сошёл?

— Почему сошёл? — надулся я. — Нормальная цена. Я его уже даже настроил. Хотите сыграю? Послушаете, как он звучит!

Я встал из-за стола и быстро пошёл в аккуратно «расширенный» проход в стене.

— Жаль, что вы стену разобрали. Там так тихо было… Спалось хорошо. Да, всё равно рояль вытаскивать и мебель, если продавать. А стену и потом поставить можно будет.

Следователь хотел что-то сказать, потом махнул рукой. А я, не замечая его нежелания меня слушать, прошёл к роялю, на котором стопкой лежали папки с документами, и сел за инструмент.

Та-да-да-дам. Та-да-да-дам. Та-да-да-дам, та-да-да-дам, та-да-да-дам… Прямо с середины заиграл я Бетховена. Рояль играл бурно, как море и шумно, как проснувшийся над ним птичий базар, потому, что я всегда, когда исполнял эту тему, представлял мятущихся над скалами и над морем чаек.

— Ну, вот кто тебя научил так играть? — спросил следователь.

Я провернулся на вращающемся табурете и улыбнулся.

— Вы не поверите, — сказал я.

— А ты скажи, вдруг…

Я покрутил головой.

— Не поверите. Никто меня не учил. Я вдруг сам сел и стал играть. И гитару взял и стал играть. И другие инструменты…

— В это я как раз-таки и могу поверить. Вот если бы ты сказал, что тебя научил играть тот цыган за неделю, тогда бы не поверил.

— А этому, значит, верите? — удивился я.

— Но ты же играешь…

— Играю, — усмехнулся я, вспоминая, что точно так же «убеждал» Семёныча.

— Ты так, наверное и радиотехнике научился? — осторожно спросил следователь.

— Не совсем… Радиотехникой занимался мой отец и потом, чуть-чуть, мой брат. От них я много понял, а потом да… Как-то раз — и понял, что могу собрать усилитель.

— А схемы? — пожал плечами следователь. — Всё понятно. Раз — и есть свет, два — и нет света. Так бывает. Но схемы как тебе в голову приходят?

Я пожал плечами.

— Я их просто вижу. Но ведь это, на самом деле, просто, если знаешь, зачем там детали. Ведь это же «усилитель». Детали просто усиливают электрический сигнал, который поступает от источника звука, убирая паразитарные наводки усиления. И всё…

— И всё, — повторил следователь и хмыкнул. — Действительно. И всё…

— А вы что-нибудь понимаете в радиотехнике? — спросил я, возвращаясь к столу за которым продолжал молча сидеть Семёныч. Он внимательно посмотрел на меня и в его взгляде я почувствовал полное спокойствие и доверие.

— Значит всё идёт правильно, — успел подумать я.

— Совсем немного, — ответил следователь. — Но, что такое усилитель звука, я понимаю. А идеи у тебя откуда? Как ты додумался резать магнит током?

— Вы не поверите! Совершено случайно. Баловался с электричеством. Начертил на железке грифелем линию и пустил по ней ток. Очень красиво получилось. А потом смотрю, а там дорожка, словно кто прокопал. Я ещё и ещё, железка возьми и расколись. Когда надо было расколоть магнит — вспомнил, что можно разрезать.

— Как всё просто, — скривился следователь. — Да-а-а… Про остальные твои выдумки и спрашивать не хочется. Ты лучше скажи про песни. Они откуда?

Я снова пожал плечами, криво улыбнулся и постучал по голове.

— Они меня, честно говоря, уже замучили. Постоянно в голове играет какая-нибудь музыка. Пока не запишу в нотную тетрадь. Как запишу, на какое-то время тишина… А потом снова…

— Какая у тебя сейчас музыка? — спросил следователь.

— Наиграть?

— Наиграй, — вздохнул следователь.

«Рабочие» в синих спецовках уже давно не мельтешили по квартире. Многие из них вышли, остался стоять в дверях только мой «выводящий».

Я снова прошёл к роялю и сев на стул, заиграл и запел:

— Этот город — самый лучший город на Земле. Он как будто нарисован мелом на стене. Нарисованы бульвары, реки и мосты, разноцветные веснушки, белые банты. Этот город, просыпаясь, смотрит в облака. Где-то там совсем недавно пряталась луна. А теперь взрывают птицы крыльями восход и куда-то уплывает белый пароход…[2]

Я доиграл и допел песню до конца и крутнувшись на стуле, развернулся к следователю.

— Ну как?

— Хорошая песня, — кивнул головой он. — Про какой город? Реки, мосты… Явно не про Владивосток.

— Про Ленинград. Хотел бы туда съездить.

— Странно, почему не в Москву?

— В Москву тоже хочу, но в Ленинграде была революция… Аврора… Белые ночи…

— Ну, белые ночи легко увидеть и в Магадане, — хмыкнул следователь, потом увидел моё напрягшееся лицо и извинился:

— Прости. Это точно — деформация, как ты говоришь, личности.

— Да, ладно. Нездоровые ассоциации с белыми ночами? Север вреден? Понимаю. Это у вас подспудный страх попасть туда, куда сами ссылаете народ.

Следователь прищурился и посмотрел на меня.

— Ну, откуда? Откуда у двенадцатилетнего ребёнка могут взяться такие понятия? Ты, что голос Америки слушаешь?

— Слушаю. Но это не из-за него. У меня старший брат есть. И мы долго жили с ним в одной комнате. А к нему ходили друзья… Да и взрослые на улицах не обращают внимание на детей. А моё детство прошло в железнодорожном депо Первая речка. Там чего только не услышишь.

— Понятно. Ребёнок воспитанный улицей? У тебя своя деформация, у меня своя.

— Ха-ха! Ловко вы выкрутились!