– Я не могу, – воскликнула она, глядя в зеркальце. – Это какое-то хамство! Они что, не могли позаботиться о комфорте? Ведь мы избранные!

– Не все, – хмуро сказала Керчь, сбивая грязь и пыль со своих черных брюк.

– Что? – Евпатория вскинула брови. – Это, может, ты не хочешь быть избранной! Замухрышка.

– Повтори? – презрительно скривилась Керчь, в ее голосе было что-то угрожающее.

– Я прикалываюсь, – замешкавшись, ответила Евпатория и вдруг замахала руками, будто диковинная стрекоза крыльями. Мы видели таких возле стен Башни, в кустах. – Я же шучу, глупенькая.

– Эта, кажется, приехала, – бросила Керчь и пошла по коридору, не оборачиваясь. – Кто-то со мной?

– Все с тобой! – раздался жизнерадостный голос, это Инкерман вышел из спячки. – Или вы забыли? Мы тоже как бы избранные. Да, Фи?

Я облегченно вздохнул: признаться, Евпатория и Керчь достали своими «контрами». И кто их укусил? Мне не хотелось вдаваться в подробности спора: которая из них права, а которая – нет, какая умна, а какая красива. Я желал лишь одного – чтобы всем нам было хорошо. Чтобы каждый нашел здесь, в Башне, себя и свое счастье. С этой мыслью я собирался, с ней и вошел сюда. Друзья были дороги мне. Но лишь Инкерман излучал по-прежнему ту неподдельную радость дружеского единения, непосредственность и раздолбайство, жажду удовольствия от жизни и любовь к ней. Мне довольно долго так казалось.

Мы все зашагали вслед за Керчью. Коридор петлял, извиваясь в неведомом нам пространстве Башни словно змейка, и мы уже начали тревожно переглядываться, как вдруг стены вспыхнули ярчайшим светом, какого я никогда не встречал в городе, замигали полосы из всех возможных цветов, и коридор, оставаясь таким же узким за нашими спинами, вдруг раздвинулся, и стены повернулись под острым углом вправо и влево, расширяя нам горизонт видимости; мы замерли где стояли, не в силах выдавить из себя ни звука. А я могу поклясться и теперь, что видел впереди себя лишь бесконечную кишку коридора, пока не вспыхнули стены и яркие полосы, побежавшие по ним, буквально не вскричали нам буйством своих красок, сумасшедшей сочностью цветов: «Вперед! Башня встречает вас!» Но, стоя там, пытаясь въехать в новую реальность, я пригляделся и понял: по стенам бегут стрелочки – разноцветные, похожие на кавычки, веселые, аляповатые. Бегут от нас куда-то вперед, в неизвестность первого уровня Башни, открытого нам, – бегут, приглашая бежать и нас. Но все же в этих стрелочках, полосках и цветах не было чуда, подумал я, глядя на них. И не было чуда в стенах – нет, они не раздвинулись, не сменили вдруг резко свой угол; простейший фокус с освещением родил эту иллюзию в наших головах. Она была красивой, но не была чудесной.

А ведь я отправлялся в Башню за чудом. И, оторвав взгляд от стрелок и стен, впервые подумал, вздрогнув всем телом: там, впереди – оно.

Моим глазам открылся мир. Два широких, казавшихся бесконечными проспекта отходили от нас в две разные стороны, и по ним шли люди – огромное количество людей. Кто-то спешил, сворачивая с одного проспекта на другой, совсем не замечая нашу странную компашку, другие же, напротив, не спеша прогуливались. Только увидев, какое вокруг кишит людское море, я осознал, насколько же здесь шумно. Тишина в моих ушах словно лопнула, как разбитая склянка, – такое случалось в моем севастопольском доме, мама, помню, долго заунывно ругалась – и шум, хлынувший в мое сознание, заполонил собой все. Я никогда не слышал столько шума в городе.

Когда ты о чем-то знал, но никогда не видел этого в реальности, и вдруг наконец оно явилось тебе – это легко объяснить. Но я уже пожил, я видел весь Севастополь, весь мир, и у меня не было слов, чтобы охватить ими то, что мне открылось в Башне. Это был мир, умещавшийся на уровне в здании, и ему было проще уместиться здесь, чем пониманию того, как же такое возможно, – в моей голове. Я хлопал глазами, как Евпатория, когда глядится в зеркало. Не мог поверить, что все это происходит со мной.

– Где это мы? – присвистнул Инкерман.

– Кажется, первый уровень Башни, – мрачно сказала Керчь. – Только первый. А я уже не хочу туда.

Мы посмотрели на нее с удивлением. Конечно, мы все хотели туда, и, может быть, я больше всех. Мне хотелось нырнуть с головой в этот омут, плыть, разгребая руками воды, всматриваться в дивный мир и его обитателей. Я поднял голову, и она тут же закружилась – сразу над проспектами, на которые мы попадали из коридора, кажется, были еще… И еще! И еще!!! Широкоморское шоссе в сравнении с ними казалось тоненькой ниточкой, высыхающим ручейком. Это были мощь, размах! Сколько же их здесь? Я стоял и считал, пораженный.

На всех проспектах выше нас стояли заграждения – видимо, чтобы люди не падали вниз, а это, казалось мне, проще простого: от таких просторов, открывавшихся взгляду, могло стать дурно, как от чистого кислорода. Ошалев, я и сам полетел бы вниз, находись парой проспектов выше – ведь они были лишь узенькими дорожками вдоль высоченных стен, посередине же высились сверкающие прозрачные фигуры, изображавшие деревья, каких я никогда не встречал в реальности, диковинных живых существ, о которых не слышал даже в легендах, пересказанных хмурой Керчью. Да чего там только не было! В вышине вспыхивали и гасли огненные шары, окрашенные во все возможные оттенки, и внутри каких-то я успевал разглядеть слова и рисунки. Пролетали большие тряпичные ромбы, похожие на воздушных змеев; мы запускали таких на пустыре возле Башни, наивно надеясь, что если не мы – так они долетят, прикоснутся к тайне. Теперь же мы сами находились внутри тайны.

Но больше всего меня поразило другое. Автомобили! Я видел перед собой – а вернее, над собой – больше машин, чем встречал за всю жизнь. И все они летали, если, конечно, так можно было сказать, ведь я не видел летающих машин и не знал, что такое может быть. По крайней мере, они перемещались по воздуху так же свободно, как я по знакомым дорогам Севастополя, и совсем не мешали друг другу.

– Они что, летают на машинах? – откликнулся Инкерман. Похоже, наши с ним мысли совпадали.

– Это упрощает нам задачу, – предположил я. – Смотрите, сколько этажей! Если мы будем ездить от одного к другому на социальных лифтах, то вряд ли протянем долго!

– Интересно, куда здесь девают тела? – хмуро спросила Керчь.

– Тела? – не понял я. – Какие еще