Руки сработали быстрее головы. Тяжелыми жерновами в голове проворачивались мысли о неповоротливости родной военной медицины, о долгой, по ухабам полигона, дороге до госпиталя, а руки вели вертолет к земле. Маленькие, глубоко посаженные глаза (отчего лицо Кости всегда имело недоверчивое выражение) уже высмотрели подходящую площадку.

Крыльчатка вентилятора гоняла в кабине сухой воздух. Вдогон «полсотни третьему» летели проклятия руководителя полетов на полигоне. Эфир над полигоном привык ко всякому, и подполковник крыл открытым текстом. Он категорически запрещает посадку. Хватит с него одного ЧП. На полигоне могут быть неразорвавшиеся боеприпасы. Беда одна не ходит.

У подполковника голова шла кругом от непредвиденного оборота событий. А Костя уже взял себя в руки и прибирал к рукам ситуацию. Она была нештатной, но именно к таким Першилин привык за полярным кругом и здесь, в Группе, чаще других дежуря — экипаж холостяков! — в поисково-спасательной службе (ПСС). В конце концов, не зря в удостоверении на право выполнения полетов, которое вручается при заступлении в ПСС, капитану Першилину разрешен самостоятельный выбор площадок для приземления.

Костя осуществлял свое право, плавной глиссадой подводя вертолет к точке встречи со взъерошенной землей полигона. Там стояли остовы двух грузовиков и дымился автобус. Его Першилин выбрал ориентиром. Метров за двести он узнал списанного работягу — старый пазик, возивший детей в школу. Сколько раз Костя сам был старшим этой машины, сидя справа от водителя, где сейчас зияли выбитые стекла.

Першилин не отрывал глаз от автобуса, чтобы не смотреть на распростертую возле него фигурку. Но и беглого взгляда оказалось достаточно. Да, как сломанная и поэтому заброшенная подальше кукла, на песке лежала Ева.

Десантной группы и врача, естественно, на борту не было. Першилин разлепил пересохшие губы, нажал тангенту:

— Бородин?

— Здесь, командир.

— Справишься сам или Мельников поможет?

— Без «или». Она… Она совсем тоненькая, командир.

— Аптечка?

— Есть.

— Тогда с богом, Филиппок!

Взметнулись песчаные протуберанцы, поднятые несущим винтом. Першилин выбрал режим полузависания, когда вертолет лишь чуть касается земли колесами и точно на цыпочках стоит. Вот машина чуть качнулась: Бородин спрыгнул на песок. На борт он вернется вместе с Евой.

За лобовым остеклением теперь совсем близко маячил школьный автобус, окутанный дымом. Дымом горящей проводки и обшивки, дымком последних воспоминаний. Всю свою сознательную автомобильную жизнь «пазик» возил детей: в дождь, снег и жару. В его салоне учинялись потасовки и поверялись секреты, шуршали шпаргалки и любовные записки. Первоклашки любили подпрыгивать на сиденьях, а выпускники, бывало, покуривали на последнем ряду, и табачный дым поднимался к потолку и совсем не походил на чад тлеющего электрожгута. Что за подлая штука жизнь, где заслуженные школьные автобусы обращаются людьми в мишени для огненных стрел!

Костя думал об автобусе, чтобы не думать о Еве. Вертолет снова чуть накренился, как черпнувшая бортом лодка. Теперь на борту стало четверо.

«Золотая» стрелка радиокомпаса указывала курс на свою «точку», Першилин выжимал из движков все и еще чуть-чуть, жалея, что не избавился от бомб. При подходе к аэродрому затребовал на полосу врача и санитарную машину. Командно-диспетчерский пункт окатил ледяным душем:

— «Таблетка» с врачом ушла за раненым на полигон.

Беда одна не ходит.

Вертолет приближался к месту четвертого разворота посадочной коробочки. Отсюда неплохо был виден центр города. Кирха вонзала в небо острую шпору своего шпиля. Плавились под солнцем медные флюгеры над черепичной крышей магистрата. Вот разморенная зноем Ратушная площадь, где от каруселей и тира осталось одно воспоминание. И одна фраза, застрявшая в голове: «Русские стреляют хорошо!» Вот уже несколько минут звучала она в ушах назойливым рефреном, поэтому Костя не сразу понял Бородина:

— Командир, ей плохо… Командир, быстрее заходи…

Семь бед — один ответ. Першилин изменил курс и включил аэронавигационные огни и проблесковый маяк. Он не знал, что ждет его дальше, так пусть же последний раз выбор будет за ним.

В левом углу приборной доски, на самом ее краешке, есть тумблер включения посадочной фары. Она помогала Першилину в снежных буранах арктической ночи, и он машинально щелкнул тумблером. Ну, Конек-Горбунок, выручай!

Сирена взвыла над притихшим, как перед грозой, городком. Обычным городком в центре Европы…

21. Кое-что получше пистолета

Независимая правдивая — так значилось в титуле — газета «Завтрашний день» выходила тремя выпусками — утренним, дневным и вечерним, имела еженедельное приложение, иллюстрированный вестник спорта и мод, красочный вкладыш для детей по воскресеньям и свой канал на телевидении. В любом городе страны на каждом перекрестке маячили фигурки в безрукавках фирменных цветов — белого и зеленого. Красный свет светофора был для них сигналом. Разносчики кидались к замершим машинам — своей добыче и удаче, если верить принципу личной инициативы, который исповедовали все издания концерна. Кто-то брал у разносчика газету, кто-то нет, но через минуту светофор снова вспыхнет красным огнем, и главное — не упустить свой шанс, как не упустил его господин Максвелл, из-за океана сумевший увидеть и прибрать к рукам прибыльное дело. Поздно ночью кассиры сгребали тусклую мелочь с цинковых поддонов в брезентовые мешки. Снимая нитяные перчатки, делавшиеся черными за один день, служащие бухгалтерии слышали гул ротационных машин, а уже совсем поздно ночью из ворот типографии выезжали грузовички с тугими пачками завтрашнего номера для провинции. Утренний выпуск для столицы пополнялся свежими новостями до последнего часа: дежурный редактор был вправе остановить печать, чтобы втолкнуть на первую полосу «жареный факт».

Сегодня он счел сенсацией репортаж «Курок взведен!». Автору был размечен повышенный гонорар, о чем заведующий провинциальной сетью репортеров уведомил Петера незамедлительно, приказав к вечеру выдать новую информацию по русскому аэродрому.

Петер Дембински поклялся сделать все, что можно, и положил трубку. Да, этим утром он ухватил за хвост свою удачу. Сейчас сесть за руль, смотаться к аэродрому, где шли полеты, и еще до четырех склепать лихой репортаж: «Невзирая на предупреждение». Он сунул в карман куртки-плащевки диктофон, удержался от новой рюмки «молока солдата», как любовно называл ямайский ром, и бодро вышел на крыльцо своего двухэтажного особнячка.

По усыпанной песком дорожке, независимо помахивая корзинкой с зеленью, шел навстречу Сильвестр Фельд.

За спиной Дембински была газета со своей юридической службой, была вся финансовая и политическая мощь империи Максвелла, но сейчас единственным желанием Петера оказалось юркнуть за дверь и накинуть цепочку. Подробности вечера в «Зеленом какаду» были свежи в памяти журналиста. Судя по решительной походке Фельда, он тоже ничего не забыл. На подбородке белел пластырь. Петер тихонько попятился, Сильвестр поднял голову, и