столь густыми, что казались больше рас красневшегося лица. Мужик зорко следил за кабанчиком, чей поджаристый пятачок выглядывал из огня, и не забывал прикладываться к кувшину, стоявшему на той же скамейке.

Даромира нигде не было видно. Итрида сжала губы и набросила капюшон, прежде чем преодолеть последний лестничный пролет и спуститься в зал. Темноволосого шехха легко было углядеть в любой толпе, но бродяжница так и не увидела его волнистой гривы и решила, что Дар тоже отправился проветриться. Ловко проскользнув между двух селян, в обнимку шествующих к столу, где их приятели распевали скабрезные песни, Итрида уперлась локтями в стойку и свистнула корчмарю. Он угодливо вскинулся, но увидал девушку и скис. Итрида с Даром не были щедры на чаевые.

– Чего изволите? – выдавил корчмарь, награждая Итриду взглядом, способным даже дейваса превратить в кучку угольев. В ответ та улыбнулась ему так сладко, что корчмарь передернулся, и кинула ключ от ложницы.

– Вернется мой приятель – отдайте ему. Скажите, что я отправилась подышать свежим воздухом. Когда вернусь, не знаю.

На стойке стояла миска орешков в медовой глазури – должно быть, хозяин не успел припрятать. Пока корчмарь сквозь зубы поносил гулящих девок, Итрида нагребла полную горсть, сунула в карман и, не прощаясь, вышла за порог.

* * *

Даромир наблюдал, как Итрида выходит из «Кабана», из самого дальнего угла зала. Волосы он стянул в гладкий пучок, на плечи набросил куртку. Дар видел, что девушка искала его, но сдержался и не показался ей на глаза. Внутри шехха бушевала холодная ярость. Он не знал, на кого злится больше: на Итриду, держащую его на расстоянии, несмотря на все, что их уже связывало, или на себя, не способного выкинуть ее из головы и отправиться своей дорогой.

Его жизнь никогда не была сладкой и легкой. Даромир не любил вспоминать о том, что было до Беловодья. Он оставил прошлое за спиной вместе с прежним именем. Тяжкий грех для шехха, ведь его народ считал, что имя определяет судьбу, а судьба начертана богами и изменить ее невозможно. И человек, который отказывался от имени, – отказывался от судьбы и оставался один на один со всеми демонами, существовавшими в трех мирах. Такому человеку нельзя было и мечтать о перерождении, в которое верили шеххи: после смерти его душу пожирали демоны. Несчастный умирал навсегда – страшнейшая участь.

Пусть так – Даромир все равно не согласился бы вернуться к прошлому имени. Строго говоря, он встретил свою судьбу: умер в пустыне, как того желал глава селения Белой кости, дед Хазиф. Если бы не Дух пустыни, решивший поиграть с человеком, от него сейчас не осталось бы и пыли. Так почему даже в этой судьбе, новой, той, что Дар выбрал для себя сам, он не может получить желаемое? Разве он просит многого? Разве желание отогреть душу менее выполнимо, чем деньги, женщины и удача?

Итрида посторонилась, пропуская входивших в корчму, и исчезла за закрывшейся дверью, так и не почувствовав тяжелого взгляда в спину. Убедившись, что она не вернется, Даромир выбрался из своего угла и подошел к корчмарю. Тот, не говоря ни слова, кинул шехху ключ. Дар кивнул. Подумал и показал на кувшин пшеничного пива, стоявший возле мужика, запекавшего поросенка, а потом поднял руку с двумя оттопыренными пальцами. Корчмарь немного оживился, предчувствуя наживу.

К столу Даромир возвращался с двумя запотевшими кувшинами, лавируя между посетителями не менее ловко, чем Итрида. Но его место уже заняли: за столом расположились трое – те самые, кого пропускала бродяжница. Двое устало разминали шеи, освобождались от перевязей с оружием и блаженно постанывали. Третий сидел спиной к Даромиру, но то, как он держал плечи, наклон головы, звук голоса показались шехху знакомыми.

– Паны, не хочу вас расстраивать, но это место занято. Оно еще хранит тепло моего зада, а я привык, что о мое прекрасное тело согреваются исключительно пани. В крайнем случае панны, но уж никак не мужчины. Извольте куда-нибудь свалить, – и Даромир невежливо грохнул кувшины о стол. Их содержимое расплескалось на одежды путников. В углу повисла нехорошая тишина. Даромир медленно улыбнулся, чувствуя, как зудят пальцы, уже тянущиеся к кинжалам. Хорошая драка ему сейчас не помешает. Лишь бы пиво не пострадало.

Но прежде чем путники, уже начавшие приподниматься со своих мест, одновременно вытягивая из ножен клинки, сказали хоть слово, Даромир услышал голос, который был ему так хорошо знаком:

– Пусть меня сожрут песчаные черви, если это не Эльхаат из рода Эсхата!

Даромир медленно повернул голову в сторону третьего, показавшегося ему знакомым.

– Мехет из рода Бурзука, – сипло проговорил он.

Годы не пощадили Мехета. Он потерял глаз и обзавелся шрамами на половину лица. Впрочем, вместе с увечьями ему достались богатый наряд, узкий меч в изукрашенных ножнах и рисунок надломанной кости, вытатуированный на правой щеке. Лицо Даромира ожгло огнем, словно его коснулась игла с краской, но это была иллюзия. Он так и не получил знак защиты Белой кости.

– Так значит, ты все-таки жив, – протянул его бывший друг.

Даромир не успел ничего ответить – Мехет крепко обнял его и выдохнул, обжигая запахом солончаков и смазанной жиром древесины:

– Я, верно, благословлен пламенем Алте-Анкх, раз встретил тебя там, где меньше всего этого ждал.

Двадцать пять весен назад. Великая пустыня

Штурвал упрямо скрипел и неохотно, но все же поддавался удерживающим его рукам. Корабль скользнул брюхом по острым камням и жалобно застонал. Палуба опасно накренилась, но люди, заполнявшие ее, лишь крепче уцепились за реи и перила. Рулевой сощурился и подался вперед, взглядом удерживая видимую лишь ему линию, по которой – ни пяди не сместившись в сторону – должна была пройти каравелла с печально обвисшими парусами. Жир песчаного червя, которым смазывали днище корабля, чтобы он мог скользить по песку как по воде, почти вытопился. В трюме выстроились ряды опустевших бочек. Цель была близко – рукой подать. Но дорогу закрывали нависшие над тайной тропой скалы-стражи. А крупные валуны с краями острыми, точно шеххская сабля, усыпали ее, будто щедро брошенные недоброй рукой.

Капитан стоял на носу. Он ни слова не сказал рулевому, когда корабль снова вздрогнул и доски опасно затрещали. Капитан знал: рулевой водил судна через Зубастый пролив с юных лет и хорошо знал каждый выворот мерзкого характера этого места.

Матросы затаили дыхание. Только скрип дерева, шорох осыпающихся камней и тихая печальная песнь ветра нарушали полуденную знойную тишину. Сверху смотрело пламенное око Алте-Анкх, и под его взглядом плавились даже камни. Но люди – люди стояли