– Бастуем, – сказали они с несколько принужденным видом.

– Славно! – одобрил, рассердившись, Жозеф де Маргуйя. – И это вы называете работой?

Все собрались за декорацией.

Один из механиков, молодой человек в синей блузе, взял слово и извергнул из себя следующее:

– Товарищи! Поскольку наше предупреждение, касающееся требований о пересмотре непомерно низких ставок заработной платы, не было принято во внимание, напоминаю, что по согласованию с профсоюзом мы решили провести короткую забастовку в знак протеста против скудости нашего теперешнего жалованья. С тридцатью франками в час сегодня нельзя противостоять удорожанию жизни, и мы собрались, чтобы продюсер отреагировал на наше забастовочное движение и обеспечил нам приличные условия жизни. Мы выполняем тяжелую работу, но зарплату за шесть месяцев так и не прибавили, в то время как в других цеховых организациях, например у чистильщиков казенной части или фальшивомонетчиков, после забастовок, устроенных, как и наша, по согласованию с профсоюзом, зарплата поднялась с шестнадцати до шестидесяти трех франков в самых благоприятных случаях. Многого мы не просим, но считаем, что настало время протестовать, и, если этой одночасовой, чисто символической забастовки будет недостаточно, мы наметили по согласованию с профсоюзом более продолжительную. В общем, в борьбе за свои права мы решили идти до конца.

Все время, пока он говорил, рабочие съемочного павильона принимали самые забастовочные позы. Какую-то статистку с ее согласия насиловали в укромном уголке, со стеклянной крыши дождем падали розы и гвоздики, угас толстый оранжевый тритон, разбрасывая снопы гладиолусов в самые неизведанные закоулки сцены.

Статист имел весьма смутные представления о социологии и потому живо заинтересовался возникшим здесь конфликтом, рассчитывая извлечь некоторую пользу для своего общего развития.

Продюсер, огромный тип без куртки и с ремнем, державшимся, похоже, на одной самоиндукции – хотя откуда бы ей взяться при такой жаре? – спросил:

– Короче, чего вы хотите?

Ореол цвета гусиного помета, непонятно почему, окутывал его тучную фигуру.

– Мы хотим сорок франков в час.

– Хорошо! Вы их получите! Если эти господа не против.

И он обернулся к своим компаньонам. Вспыхнувший в этот миг бенгальский огонь окрасил их всех в пурпур.

– Мы не против, – ответили компаньоны.

Оратор из противоположного лагеря был, похоже, раздосадован тем, что спор так быстро уладился, однако он счел необходимым произнести несколько слов благодарности.

– Ну что ж, думаю, от имени своих товарищей мы должны сказать вам спасибо. Жаль только, что вы не приняли наших условий раньше. Раз вы теперь согласны, удивительно, что вы не ответили тем же на наши требования, которые наверняка вам были переданы через профсоюз. Мы ведь требовали не больше того, что вы только что согласились нам предоставить.

– Нам не передавали никаких требований подобного рода, – сказал, не повышая голоса, продюсер.

Его распирало от собственного великодушия, которое, словно метафизический символ, парило над его головой.

– В этом случае я пойду справлюсь в профсоюзе, и, думаю, нам остается лишь приступить к работе.

– Мне тоже так кажется, – сказал режиссер.

Режиссер, разумеется, ел досыта каждый день, однако был, надо признать, не таким дородным, как продюсер. Толпа рассеялась и с медлительностью щупальцев тянулась теперь в павильон сквозь открывавшиеся ей навстречу отверстия.

Статист подошел к Додди, который в отчаянии заламывал руки, напоминая этим Муне-Сюлли у себя в ванной.

– Продюсер-то как расщедрился, – сказал статист. – Когда пять с половиной лет назад меня выставили из конторы Дюпомпье за то, что…

– Тупицы! – причитал тем временем Додди. – Стадо тупиц!

– Почему? – удивился статист. – Вам не кажется щедрым поступок продюсера?

– Да нет же, – ответил Додди. – Он обвел их вокруг пальца. Механики не должны были уступать, не согласовав это с профсоюзом. А так это лишь временно, и, как только съемки картины кончатся, зарплата снова станет прежней.

– Ах, вон оно что!

– Какая жалость, – не унимался Додди, – так дать себя облапошить! Пойду поговорю с ними.

– Я сунул один документ не в ту папку, – сказал статист, – и они выставили меня за дверь. Но после сегодняшнего я думаю, что лучше быть статистом, чем механиком…

– Вот и нет, – возразил Додди, – статист – это бесперспективно. А этих людей просто надо направлять и не давать им совершать подобные глупости.

– Да? Вы так думаете? – пробормотал статист, на которого слова Додди произвели впечатление.

В павильоне меж тем механики вытирали губками еще влажные прожектора и пытались снова их зажечь, вертя и растирая друг о друга угольки. Один из них, растиравший слишком быстро, ударился током и заорал что было мочи. Его быстро закопали в землю, чтобы электричество вытекло, и на этом месте нарисовали крестик, чтобы назавтра отыскать.

Убедившись, что подготовка к съемкам займет не меньше часа, Савен незаметно смылся с эстрады и пригласил Беатрис в бар выпить чего-нибудь.

В коридоре они столкнулись с Меркаптаном, который с присущей ему бестактностью развернулся и последовал за ними, чем поставил Савена в дурацкое положение.

Статист подошел к двум музыкантам, оставшимся сидеть на своих стульях с саксофонами на перевязи.

– Вы опять будете играть, как только все приготовят? – спросил статист.

– Опять будем делать вид, что играем, – поправил Юбер де Вертвиль, невысокий курчавый парень в очках, носивший английский воротничок с неподражаемым достоинством.

– Так вы совсем не играете? – удивился статист.

– Мы только имитируем игру.

– А ведь правда, быть статистом – занятие довольно приятное?

– Вообще-то, я учусь в школе политических наук и на студии в первый раз, – сказал Юбер.

– Раньше я работал у биржевого маклера – когда ушел из конторы Дюпомпье, куда меня взяли письмоводителем, но через полгода выставили за дверь за то, что я по ошибке сунул не туда один документ. Но это был только предлог. А вот у маклера…

И он запнулся, переводя дыхание, – ему в первый раз дали говорить так долго и не перебивали.

– Занятие дурацкое, – сказал Юбер, – правда, нам, музыкантам, платят чуть побольше, а, что там ни говори, накануне отпуска это не так уж и плохо.

– Письмоводителем я получал меньше, – возразил статист.

– Когда я стану атташе при посольстве, – сказал Юбер, – думаю, мне уже не придется об этом заботиться. К тому же родители не забывают подбрасывать мне деньжат. Однако небольшая добавка никогда не помешает. Правда, я каждый раз снимаю очки: ведь если меня узнают, будет целая трагедия. Проведай сейчас мои родители, что я снимаюсь в массовках, им бы нехорошо стало. В определенных кругах нельзя позволять себе подобные вещи.

Статист подавленно смолк.

X

– Занятная девчонка, – сказал Патрик. – Ее отец норвежец, а сама она поэтесса.

– Что у нее радует глаз, – подал голос