думаете, завтра кончат?

– Не раньше понедельника. Ну, пошли скорее!

– Вы торопитесь на другую массовку?

– Нет, я и здесь-то только потому, что меня попросил об этом директор картины, мой хороший знакомый. На следующей неделе я еду чуть ли не в деревню, играть вожака несгибаемых во время оккупации. Вот это роль!

– По-моему, статистом быть интересно. Стоит мне вспомнить, как шесть лет назад я поступил письмоводителем в контору Дюпомпье и весь день…

– По мне, так лучше быть мальчиком на побегушках в конторе, чем смириться с ролью статиста, – возразил его собеседник. – Здесь очень трудно выдвинуться, если за тобой никто не стоит, – добавил он скромно.

Он вошел – была его очередь, – а статист остался у дверей. Потом и он получил деньги и, покинув студию, отправился в метро.

Статист вернулся к себе домой, съел ломоть хлеба с двумя кусками сахара, выпил водопроводной воды, пересчитал свое богатство и прикинул, сколько дней ему довольствоваться хлебом и сахаром, чтобы можно было купить кларнет; потом он начал расчеты сызнова, имея в виду уже ударную установку, белую фланелевую куртку, шейный платок, чемоданчик из свиной кожи и галстук в вертикальную полоску, как у одного типа в студии; наконец он лег и уснул, предварительно заведя будильник до отказа, чтобы не опоздать.

IX

– Поймите же, – сказал руководителю джаз-группы Гнильом, пожимая ему руку, – для вас это отличная реклама. Все узнают, что это ваша группа, фильм очень коммерческий, он будет иметь успех, поэтому не надо слишком заклиниваться на том, что здесь не так уж много платят. Съемки приносят выгоды нематериального свойства, которые, право же, имеют для вас немалое значение.

– В принципе да, это очень важно, и реклама будет хорошая.

– Ну вот… Кто посмеет сказать, что у вас один из тех жалких оркестриков, которые не в состоянии сбацать свинг… тем более что идет фонограмма прекрасных музыкантов.

– Не буду скрывать от вас, – сказал его собеседник, – что мне в высшей степени наплевать на рекламу, потому что наша группа собрана как попало, а двое вообще не играют, но в конце концов…

– Не важно, это вам только на пользу, сами увидите. А теперь прощаюсь. Сегодня утром я никак не могу остаться.

* * *

– Намотайте себе на ус, – сказал Жозеф де Маргуйя.

Они снова находились в съемочном павильоне, каждый на своем месте, готовые играть.

– Я хочу, чтобы было смешно. Вы должны заставить Жизель и Робера танцевать свинг в бешеном темпе. Делайте что хотите: корчите рожи, все, что угодно, – но чтобы вид у вас был веселый, и не бойтесь переусердствовать. Это конец вечеринки, общее неистовство, и вы отдаетесь ему с радостным сердцем.

– Вот так? – спросил Додди, взлохмачивая себе волосы.

– Так! – одобрил де Маргуйя. – Очень хорошо, и потом вот вы, размахивайте трубой во все стороны. А вы подойдите, мадам… – Он подал знак очаровательной статистке, у которой за плечами насчитывалось весен этак пятьдесят. – Вы подниметесь, подойдете к тому господину, схватите его – да не стесняйтесь, можете даже дернуть за трубу, дунуть вовнутрь.

Савен побледнел.

– Ребята, – выдохнул он, обращаясь к своим единомышленникам, давившимся от смеха, – я попрошу прибавку гонорара для танцоров…

Патрик Вернон поперхнулся в свой саксофон, выдав звук весьма любопытный.

Статист у эстрады глядел на них с завистью.

– Это будет хороший кадр, – сказал он Савену.

– Я вспоминаю молодость, – сказал тот. – Когда мне было пятнадцать, я тоже так танцевал… И ведь нравилось…

– Шесть лет назад у Дюпомпье, где я был письмоводителем, давали бал… – начал статист.

– Ох, как это было недавно, – вздохнул Савен. – Десять лет назад. Однако же, вот эта вполне могла сойти за мою мать, вернее, за старшую сестру матери.

– Сестра матери называется тетка, – встрял в разговор гример, явившийся поправить грим.

– Послушайте, – обратился Савен к де Маргуйя, чтобы покончить с этими уточнениями, – не могли бы вы нам проиграть эту фонограмму? Мы ведь ни разу ее не слышали…

– Чтобы к этому не возвращаться, прямо сейчас и проиграем, – согласился де Маргуйя. – Включите фонограмму, – приказал он оператору, сидевшему в углу около допотопной машины, которой управляли с помощью отбойного молотка.

Послышалась специфическая мелодия, и певец-астматик заголосил в громкоговоритель так, что из его развеселых слов разобрать можно было только начало: «Заокеанский свинг пришелся бы вам впору…»

– Ах вот, значит, что… – пробурчал Патрик.

– Меркаптан, попытайся поймать мелодию, – сказал Савен.

– Пытаюсь.

Его попытка быстро увенчалась успехом, и Меркаптан раздулся от важности.

– Еще разок, пожалуйста, – попросил он по окончании отрывка.

И они заиграли одновременно с фонограммой. Рассердившись, аппарат замолк, но поздно – отрывок уже кончился.

Статист воспользовался музыкой, чтобы пригласить прелестную блондинку, высоко взбитые волосы которой, окаймляющие светлое свежее лицо, придавали вид пастушки из в высшей степени шикарного Семнадцатого округа Парижа.

– Здóрово, когда в твоем распоряжении оркестр, – затронул классическую тему статист.

– Очень здорово, – согласилась девушка.

Ободренный успехом, он продолжил:

– У этой профессии есть хорошие стороны.

– У профессии музыканта?

– Нет, статиста.

– Не знаю, – сказала она, – здесь довольно забавно, но везде ли так?

– У меня не хватает опыта, – признался статист, – я снимаюсь в первый раз. Шесть лет назад я работал письмоводителем у Дюпомпье, весь день раскладывал по папкам документы. После лицея я сильно изменился.

– Вы изучали поэтов? – спросила девушка.

– Да… но… – ответил он, несколько смутившись, – между делом…

– Я поэтесса. – Девушка покраснела. – Мои родители не местные. Мой отец норвежец.

– Через шесть месяцев, уйдя из конторы… – отважно гнул свое статист.

– Я могу прочитать вам одно из своих стихотворений, – предложила она, и лучистая волна прошлась по ней с головы до ног.

Ее глаза напоминали нежный фарфор. Статист уловил, что речь в стихотворении шла о том, как бабочка любилась с ветром, и до него дошел его поперечный метафизический смысл.

– Поэтом быть прекрасно, – сказал он, – но сегодня я доволен, что я статист. А вы?

– Нет, мне это занятие кажется отвратительным, лишенным таинственности. Впрочем, мужчина может чувствовать по-другому. Я же люблю только поэзию.

– Уйдя от Дюпомпье… – с надеждой в голосе начал было статист.

– Простите, – перебила девушка, – меня, кажется, зовут.

И действительно, Патрик Вернон делал ей знак подойти…

Уязвленный, статист вернулся в свой угол и сел за стол в ожидании, когда настанет его очередь появиться перед объективом. Впредь он решил представляться этаким богатым любителем, которому в поисках острых ощущений вздумалось знакомиться с жизнью сомнительных слоев общества. И чтобы придать себе нахальства, он небрежно сплюнул в воздух.

– Все в съемочный павильон! – распорядился Морей. – Сейчас начнутся съемки.

Несколько прожекторов погасли: механики