Западной Европы их просто терпели. В лучшем случае они могли бороться за статус национального меньшинства. На протяжении всей своей истории евреи оставались группой с четко определимыми, специфическими отличительными чертами. По ряду исторических причин, а также в свете традиционной замкнутости еврейской общины многие евреи лишь частично сознавали особый характер своего социального положения, и это нередко приводило к недоразумениям. Многие забывали, что их общественный статус зависит не от них самих, а от того, как решат неевреи. А это решение ни в коей мере не зависело только от степени ассимилированости евреев, от их гражданской лояльности, от вклада, который они внесли в различные сферы общественной жизни своей родной страны, в ее культуру и оборону. Сионисты вслед за Мадзини верили, что без собственной страны они обречены оставаться пасынками человечества. Но многие другие евреи не признавали идею национального государства исторической необходимостью.

3. Сионизм всегда считал ассимиляцию своим главным врагом, не проводя четкого разграничения между эмансипацией и ассимиляцией. Сионисты порицали жизнь в диаспоре как физически небезопасную и ведущую к моральной деградации, как невыносимую для евреев, обладающих гордостью и чувством собственного достоинства. Они заявляли, что «собирание изгнанников» более или менее неизбежно. Таким образом, они игнорировали значение эмансипации и считали ассимиляцию слабостью характера, а не историческим процессом со своей собственной логикой развития; и в этом заключалась его ошибка. Ибо сам сионизм, эта светская форма религиозного мистицизма, был порождением ассимиляции; без глубинной и длительной связи с европейской цивилизацией среди евреев никогда не возникло бы движения за национальное возрождение. Иными словами, сионизм — это продукт Европы, а не дитя гетто. Учитывая общую ситуацию и положение евреев в европейском обществе, можно твердо заявлять, что ассимиляция была неизбежна в Центральной и Западной Европе, а также, до некоторой степени, и в других европейских странах. И если в Польше и Румынии она, возможно, была обречена на неудачу, то в других странах она развивалась весьма стремительно. Еврейская история не доказала невозможности ассимиляции; не исключал ее и Герцль («Если бы нас оставили в покое хотя бы на два поколения…»). Он также писал: «Целые ветви еврейства могут засохнуть и отпасть. Но дерево живет». Однако главная ветвь этого дерева — восточноевропейское еврейство — погибла в огне холокоста. Ассимиляция в Западной Европе затормозилась из-за волны антисемитизма в 1930-е гг. и того же холокоста, которые укрепили еврейское национальное сознание. Впрочем, представляется, что это была лишь временная остановка: как только евреи оправились от потрясения, ассимиляция снова набрала темп. Антисемитизм проявлялся в той или иной форме во всех странах, где когда-либо жили евреи (и даже подчас в тех странах, где не было еврейских общин). Но бытовой антисемитизм никогда не мешал ассимиляции и уж, во всяком случае, не играл на руку сионизму. История неоднократно демонстрировала, что большие массы народа решаются покинуть свою родную страну только в том случае, если на них оказывают нестерпимое давление. Сионистская доктрина отвергла ассимиляцию как морально небезупречный процесс: Нордау часто рассуждал о космополитах без корней, без почвы под ногами, подвергающихся личным унижениям, вынужденных подавлять и искажать свою индивидуальность. Однако образ такого ассимилированного еврея воспринимался не как точное отражение действительности, а, скорее, как пародия, еще до 1914 года. А в современном мире он и подавно лишен всяких оснований. Разумеется, как отдельные евреи, так и еврейские общины сталкивались с затруднениями, но несправедливо было утверждать, что «все лучшие евреи Западной Европы (или Америки) стонут под гнетом несчастий и жаждут спасения». Сам Нордау, которому принадлежат эти слова, никогда не бывал в Палестине: он писал в Париже для европейских читателей. Однако Нордау отстоял от еврейской традиции всего на полпоколения. А позднейшие поколения выросли в среде, гораздо более далекой от иудаизма. Многие евреи перестали соблюдать религиозные обряды, и еврейская традиция превратилась для них в пустой звук. Они ни в коей мере не являются сознательными предателями своего народа; далеко не всегда им приходится насильственно искажать свою личность, приспосабливаясь к окружению, или проникаться ненавистью к себе. Их связь с еврейским народом уже очень слаба; они выросли в отрыве от еврейской традиции и стали равнодушны к ней. Остановить этот процесс могла бы только катастрофа. В XIX веке, когда общество было еще чрезвычайно традиционным и придерживалось, как правило, единых ценностей и жестких стандартов, для ассимиляции требовалось сознательное усилие. Чтобы получить признание в этом обществе, ассимилированный еврей должен был приспособиться к этим стандартам и ценностям и отказаться от того, что отличало его от неевреев. А современное западное общество плюралистично по своему характеру: не только евреи утратили в нем большую часть своих национальных особенностей, но и само оно лишилось корней, отказалось от традиционных ценностей. Этот культурный кризис, который может продолжаться еще довольно долго, ускоряет ассимиляцию. Однако, разрушая некоторые барьеры между евреями и неевреями, он в то же время подрывает дух либеральной терпимости, на котором основано само существование евреев в западном мире.

4. Подобно полякам и чехам, сионисты получили свой исторический шанс на успех только после I мировой войны. Более того, не имея собственной родины, они были обречены на столкновение с другими народами. Массовый приток евреев в Палестину в начале XIX в. мог бы продолжаться без особого сопротивления со стороны местного населения (если бы на это согласилось правительство Османской империи), так как идеи национализма в то время еще не прижились за пределами Европы. Однако в то время среди самих евреев тоже еще не было национального движения: восточноевропейские евреи еще не вышли из гетто, а евреи Центральной и Западной Европы еще не столкнулись с новой волной антисемитизма.

5. Поскольку сионизм возник позднее многих других национальных движений, он с самого начала очень спешил. И Декларация Бальфура, и ноябрьская резолюция ООН 1947 года появились в самый последний момент. Несколькими годами позднее и в том, и в другом случае решение, по всей вероятности, оказалось бы не в пользу сионизма. Герцль писал, что успех сионистской идеи зависит от числа ее приверженцев и что «евреи, которые этого захотят, получат свое государство». Но большинство евреев относились к сионизму равнодушно, да и успех зависел не от них одних. Четыре года, последовавших за Декларацией Бальфура, предоставляли, по-видимому, последнюю возможность переселить сотни тысяч евреев в Палестину, не вызывая крупных политических потрясений. Этот шанс был упущен и больше не повторился.

На протяжении всей своей истории сионизм терпел неудачу в своих попытках получить крупную финансовую поддержку. Несмотря на все усилия, Герцль не добился помощи от еврейских миллионеров, которые, как он надеялся, могли