Шрифт:
Закладка:
Мио попыталась подняться со стула, и обнаружила, что не чувствует ног. Удивительное дело, неужели так объелась? Недаром мать и тетушки убеждали ее, что благородной девице много есть не подобает. Но после скудной тюремной пищи салат был настоящей отрадой, и потом, овощи - не пирожные: от них не полнеют.
Ресницы оттягивали вниз отяжелевшие веки. Девушка прикрыла глаза. Ей было хорошо, легко и спокойно. Все решится, все образумятся, и ее выпустят из Шенноры. Такое глупое обвинение не может продержаться долго. Следователь Кана хоть и неуч, и ничего не понимает в винах, но не глуп и весьма мил. Он поговорит с Реми и разберется, истинного убийцу найдут и накажут.
- Все будет хорошо, - сказала она вслух.
Слова звучали медленно и протяжно, словно герцогиня Алларэ выпила пять бокалов вина подряд.
Вдруг вспомнилось то, что она не вспоминала почти полгода. Первый бал в королевском дворце. Ей недавно исполнилось восемнадцать, и она страшно досадовала, что из-за смерти матери и траура пропустила прошлый ежегодный бал в честь годовщины коронации. В столице была настоящая жизнь, а еще там был Руи, Руи, которого она не видела три года, но который писал ей такие милые и забавные письма. Должно быть, он запомнил ее пятнадцатилетней девочкой с острыми локтями, слишком длинными ногами и сбивчивой походкой. А она выросла, выросла, выросла!
Герцог Гоэллон не узнал ее во взрослом бело-зеленом платье и с высокой прической, с диадемой в волосах, с тяжелыми изумрудными серьгами. Реми рассмеялся и подтолкнул сестру к старому другу, сказав - "Что, ты уже не сможешь посадить эту малявку на колени, а?".
Руи, такой невозможно взрослый, целых тридцать три года - страшно представить, целая жизнь, - внимательно заглянул в ее глаза и очень, очень нескоро ответил:
- На этот раз мне понадобится согласие дамы, а не ее родственников.
Мио улыбнулась - разумеется, а как же иначе. Ее уже не волновала пышность дворца и наряды других красоток: она видела только высокого светловолосого человека в светло-сером кафтане.
Очень кстати заиграла музыка.
- Если вы умеете танцевать, герцог... - по-взрослому улыбнулась Мио и первой подала ему руку.
Они танцевали целый вечер, только трижды Реми требовал "уступить ему даму", но с братом танцевать она уже привыкла, он заменил ей учителя танцев, и легкости, с которой она двигалась навстречу Руи, была обязана именно брату и господину, а вот герцог Гоэллон был ей почти незнаком. Она знала его едва ли не с первого года жизни, и все равно он был почти чужим - новый, неведомый, столичный Руи, одновременно серьезный и насмешливый, изящный и надежный, как крепостная стена, и уже по-новому, заново, вновь любимый именно таким, настоящим, а не призраком из памяти и девичьей грезы...
...и она танцевала, танцевала, танцевала - не уставая, не насыщаясь ни ритмом, ни пьянящей упругостью собственного тела, стремившегося лишь к одному из всех, кто был в огромном бальном зале.
Сейчас вернулось то полузабытое, невозможно и нестерпимо прекрасное ощущение скольжения по волнам музыки, полета на крыльях нот, незавершенного падения в чужие руки, - такие знакомые, такие непривычные.
"Я хочу танцевать!" - подумала Мио. Ноги ее уже слушались, она встала и закружилась по камере в танце, и ветер, невесть откуда взявшийся в Шенноре свежий морской ветер, соленый и терпкий, как дома, подхватил ее и унес в сверкающую тысячей свечей ночь.
В этом сражении у Собраны было на тысячу человек меньше, а у тамерцев - на пятнадцать тысяч больше, чем во время поражения у Смофьяла, но герцога Гоэллона подобный расклад не обескураживал. Девятитысячный перевес противника в численности господин главнокомандующий обозвал "незначительной помехой". После этого заявления половина офицеров штаба задумалась о том, не закружилась ли у него голова от успехов в сражении у Эйста. У другой половины после того же Эйста любые сумасбродства главнокомандующего вызывали только восторженное одобрение.
Рикард не знал, к какой партии примкнуть. Седмицу назад у Эйста, когда они сделали невозможное - все вместе, каждый - он готов был носить герцога на руках. Он командовал пехотой, а после сражения, подобрав коня, оставшегося без всадника, помчался к штабной палатке; даже сам не понял, как преодолел давнюю, еще с детства, нелюбовь к скачке галопом.
- Мы победили, мой... маршал! - проорал он, спрыгивая перед стоявшим у палатки Гоэллоном.
- Я не маршал, Рикард, - улыбнулся тот, сам протянул руку для пожатия, а потом крепко обнял Мерреса, похлопав по спине. - А вы молодец!
Рикард был пьян, хотя всю седмицу не касался вина: пьян победой, запахом крови, искренней похвалой и ладонями на плечах, пьян от бесконечного чистого неба над головой и от того, что враг бежал с поля боя. От того, что герцог позволил ему сражаться и победить, а весь прошлый позор был забыт.
Теперь ему снова казалось, что герцог решил убить их всех. Один раз Воин улыбнулся им с небес и подарил невозможную победу. Воин любит храбрецов и презирает трусов. Тем, кто идет на безумный риск, он помогает. Но от тех, кто слишком часто испытывает его терпение, громоздя одно сумасбродство на другое, - отворачивается. Не стоит вечно полагаться на помощь свыше - так учили маленького Рикарда священники...
Может быть, герцог Гоэллон и не полагался на помощь Воина? Как подметил полковник Меррес, он не молился, не исповедовался перед сражением, и даже никогда не поминал ни Сотворивших, ни святых заступников, больших и малых. При этом он водил дружбу с епископом Саурским и повсюду таскал старика за собой, но Рикард ни разу не слышал, чтоб главнокомандующий искал у него помощи на духовном поприще. Сам полковник Меррес, хотя и чувствовал себя неловко рядом с епископом, - все время вспоминалась давняя ссора, - перед сражением у Эйста пошел к нему на исповедь; герцог ни в чем подобном замечен не был даже перед сражением.
Замученный размышлениями полковник Меррес спустился с лестницы, пересек двор и вышел за высокие ворота купеческого дома, в котором главнокомандующий устроил штаб. Ветер плеснул в лицо дымом
