— Да. По крайней мере это так выглядело.

Робин повернула голову и посмотрела на телефон в руке Страйка.

— Где находились эти пистолеты? — спросил Страйк.

— У Мазу. Однажды я зашла к ней в кабинет, чтобы рассказать о чем-то, и увидела, что сейф открыт, а она быстро захлопнула дверцу. Это было похоже на два пистолета. Она странно относится к ферме Чапмена, я рассказывала. Это ее личное королевство. Она часто вспоминала то время, когда на ферму нагрянула полиция, когда там были Краузеры. Когда я увидела эти пистолеты, я подумала, что больше ее не поймают, но не знаю, может, они и не настоящие, я их видела всего секунду.

— Я понимаю, — сказал Страйк. — Я также хотел спросить еще кое-что...

— Баз рассказал тебе о моих кошмарах? — спросила Эбигейл бесцветным тоном.

Страйк колебался.

— Да, но я хотел спросить не об этом, и позволю себе подчеркнуть, что для меня, тот факт, что ты и твоя подруга пытались предотвратить порку, говорит гораздо больше...

— Не надо, — сказала Эбигейл. — Не пытайся, мать твою, казаться — эти ублюдки. Мне даже не позволено скрытно видеть свои кошмары.

— Я понимаю...

— Ой, да отвали, — заявила Эбигейл — Просто отвали. Ничего ты не понимаешь. Ты ничего не знаешь.

Страйк был уверен, что она плачет. Из-за приглушенных звуков, доносящихся из трубки, и упрекающего взгляда его напарницы с сиденья рядом с ним, он не был чересчур доволен собой.

—  Извини, — произнес он, не очень понимая, за что извиняется. Разве что за то, что впустил Барри Саксона в свой кабинет. — Я не собирался упоминать об этом. Хотел спросить о сестре Алекса Грейвса, Филиппе.

— Что с ней? — спросила Эбигейл, охрипшим голосом.

— При встрече ты сказала, что твой отец веревки из нее вил.

— Так и было, — ответила Эбигейл.

— Значит она бывала на ферме, не так ли?

— Приезжала к своему брату, да, — сказала Эбигейл, явно стараясь говорить естественно. — Что ты делаешь на A40?

— Еду в Торнбери.

— Никогда о таком не слышала. Ладно, хорошо — тебе, пожалуй, пора.

И прежде чем Страйк успел сказать что-то еще, она завершила разговор.

Страйк оглянулся на Робин.

— Что думаешь?

— Думаю, она права, — ответила Робин. — Нам пора.

Она завела двигатель и, дождавшись интервала между автомобилями, выехала на дорогу.

Они ехали минут пять, не разговаривая друг с другом. Пытаясь разрядить атмосферу, Страйк наконец сказал:

— Я не собирался говорить о ее кошмарах. Мне неловко за это.

— И где же твоя деликатность, когда речь идет о Флоре Брюстер? — холодно спросила Робин.

— Ладно, — произнес Страйк, теперь уже уязвленный, — я и близко не подойду к этой чертовой Брюстер, но поскольку именно ты в полной мере испытала все ужасы фермы...

— Я никогда не называла это «ужасами», я не говорю, что я пережила военные преступления или что-то в этом роде...

— Да ради всего святого, я не говорю, что ты преувеличиваешь, насколько все было плохо. Я лишь хотел сказать, что если есть свидетель того, что они реально кого-то убили, мне кажется...

— Дело в том, — сердито бросила Робин, — что Эбигейл Гловер больше твой тип, чем Флора Брюстер, поэтому ты чувствуешь себя виноватым, что заставил ее выдавить слезу, тогда как...

— Что это значит, «больше мой тип…»?

— Сделала себя сама, пошла на службу в пожарную часть, делает вид, что ничего не произошло...

— Если тебе от этого станет легче, то у нее проблемы с алкоголем, граничащие с зависимостью, и она кажется безрассудно распутной.

— Конечно, мне от этого не легче, — яростно ответила Робин, — но ты крайне недоброжелательно относишься к богатым людям! Ты осуждаешь Флору, потому что она может позволить себе консультации Пруденс и «сидит на заднице», в то время как...

— Нет, дело в том, что Брюстер рисует вместо того, чтобы...

— Что, если она была настолько психически больна, что не знала, что реально, а что нет? Ты же не надавил на Эбигейл по поводу того, как выглядели эти предполагаемые пушки, верно?

— Она же, черт возьми, не рисует их и не выкладывает в сеть с логотипами ВГЦ! Заметь, Брюстер не столь больна, чтобы залечь на дно, как только я упомянул о Дейрдре Доэрти, подумав: «Черт, это привлекло немного больше внимания, чем я рассчитывала!»

Робин ничего не ответила на это, лишь уставилась на дорогу перед собой.

Напряженная атмосфера в машине сохранялась на протяжении всей поездки по автостраде, каждый из партнеров был поглощен своими неприятными мыслями. Страйку пришлось столкнуться с неприятным опытом разоблачения собственных предрассудков. Что бы ни утверждала Робин, у него действительно сложилось нелестное представление о девушке, нарисовавшей труп Дейрдре Доэрти, и, если быть абсолютно честным (чего он не собирался произносить вслух), он причислил ее к женщинам, наслаждающимся сеансами рэйки в роскошной клинике доктора Чжоу. Не говоря уже о детях его отца, живущих за счет семейного богатства, защищенных своими трастовыми фондами от суровых реалий жизни вынужденных работать людей, и в случае необходимости имеющих под рукой дорогих специалистов и частных врачей. Несомненно, этой девушке, Брюстер, пришлось несладко, у нее были годы, чтобы осмыслить увиденное на ферме Чапмена, нежась под солнцем Новой Зеландии, и вместо того, чтобы добиваться справедливости для утонувшей женщины и успокоения для ее оставшихся сиротами детей, она сидела в своей уютной квартире на Строберри-Хилл и предавалась живописи.

Внутренние размышления Робин были тревожными в другом смысле. Несмотря на то, что она подписывалась под каждым словом, сказанным ею в адрес своего партнера, ей было неприятно осознавать (не то чтобы она хотела в этом признаться), что подсознательно она хотела вызвать ссору. Какая-то часть ее души стремилась нарушить то удовольствие и легкость, которые она испытывала, оказавшись снова в «лендровере» со Страйком, ведь она только что сказала Мёрфи, что любит его, и не должна была испытывать беспричинное удовольствие от перспективы провести несколько часов в дороге с кем-то другим. Она также не должна была думать о человеке, которого якобы любила, с чувством вины и дискомфорта...

Молчание в машине длилось целых полчаса, пока Робин, втайне негодуя, что именно ей приходится ломать лед, и устыдившись собственных скрытых мотивов, заставивших ее вспылить, не сказала:

— Слушай, прости, что нагрубила. Я просто... Наверное, я больше на стороне Флоры, чем ты, потому что...

— Я понимаю, — Страйк почувствовал облегчение от того, что она заговорила. — Я не имею в виду... Я знаю, что