одинаковыми галстуками в широкую косую красную и желтую полоску, оттого забавно походившие на ос-коммунистов. Видя, как они проходят мимо него белые, а возвращаются коричневые, статист по их странным нескоординированным движениям заключил, что они побывали в гримерной, и это предположение впоследствии блестяще подтвердилось.

Тем временем из комнаты 18 донесся пронзительный звук, сначала неясный, но постепенно оформившийся в мелодию; любой мало-мальски смысливший в иудейско-негритянской американской музыке мог распознать в ней «Розетту». Через некоторое время чья-то предусмотрительная рука притворила фрамугу, через которую упомянутое помещение проветривалось, так что статист отважился подойти поближе к источнику приглушенных таким образом звуков.

Он вошел в маленький коридорчик, но тут же отскочил назад: к нему, держа руки за спиной, направлялся брюзгливого вида мужчина лет пятидесяти в костюме официанта с пятном в форме молодого месяца (и такого же цвета) прямо посередь лба.

Этот почти старик обратился к статисту:

– Башка трещит от их дикарской музыки, верно?

– Вы не любите джаз? – покраснев, спросил статист, и его впечатлительное сердце забилось в ритме на три счета.

– Вся нынешняя молодежь одинакова! Свинг – так, кажется, это называют? В наше время танцевать умели, теперь же… Нет, вы только послушайте… А барабан! Дичь какая-то…

«А ведь у кекуока мелодия более изысканная», – подумал сидящий в голове у статиста дирижер.

Они удалялись от комнаты 18, о чем статист очень сожалел.

– Я рад, что нашел это место, – сказал он. – Все-таки обстановка тут занятная.

– Да, со стороны так и кажется. Однако с театром, с подмостками это не сравнить.

– Помню, когда шесть лет назад умер мой отец… – начал статист.

– Я не советую вам продолжать заниматься этим ремеслом.

– Ремеслом статиста?

– Не говорите такого слова. Мы – актеры на вторых ролях. Впрочем, это не мое ремесло, я певец. Лауреат первой премии консерватории Суассона не может считать себя просто актером на вторых ролях.

– Вы были певцом?

– Я и сейчас певец. Правда, я на отдыхе.

– Уйдя из лицея, – сказал статист, – я попытался…

– Дрянное ремесло, – заключил его собеседник. – Уж поверьте, его надо бросать.

И, напевая старинный романс, он отправился помочиться.

– Все в павильон! – выкрикивал тем временем директор картины, проходя по коридорам.

IV

Сразу после расширения, миновав площадь и сборный пункт, коридор достигал тупика гримерных и помещений для статистов, артистических уборных с 4-й по 8-ю, затем под прямым углом поворачивал налево и без всякой логики приводил к гримерной ведущих актрис и артистической уборной исполнительницы главных женских ролей Жизель Декарт, высокой худощавой особы темно-русой масти, с подвижным, хотя и довольно молодым лицом, переменчивым характером и высочайшим самомнением. В глубине вверху располагалось первое световое табло с крупной надписью: «ТИШЕ», и вот эти слова: «ПАВИЛЬОН Б». Высота заметно росла, и барометр, возможно, позволил бы определить вероятное время, но не перепад уровней, проистекавший главным образом от вертикального толчка, какой почувствовал статист, когда читал на бронированной двери: «ПАВИЛЬОН Б». Он с воодушевлением распахнул ее и возродился в сложном запахе опилок, рассеянного света и свежеразведенной штукатурки. По земле тянулись провода. Слева он увидел задник декорации, кусты в ящиках, изображавшие зелень, неотесанный деревянный брус грязно-белого цвета, несметное количество штукатурки, дранку, решетки, кафель, рамы, проволоку, запасные прожектора – все объемистые, на ножках, на колесах, круглые, квадратные, прямоугольные. И механиков. Ему пришлось обогнуть декорацию, чтобы добраться до павильона; поднявшись и опустившись по двум ступенькам, он очутился в гроте.

Отовсюду исходил ни с чем не сравнимый запах дорогой халтуры; изысканно выполненные декорации говорили о богатстве продюсера, однако статист ощущал во всем лишь волнительный аромат будущей славы, который бил ему в ноздри.

Случайно он обратил внимание на то, что кованые железные решетки, так поражающие на суперроскошных студиях, изготовляют без особых затрат из небольших деревянных планок, ловко сложенных и сколоченных явно в расчете на то, что в будущем они еще пригодятся.

Декорация овальной формы воспроизводила внутреннее убранство шикарного кабаре якобы курортного города. Вдали – альков со сталактитами, переоборудованный под бар. От него по направлению часовой стрелки обычных часов – возвышение, представляющее собой побочный грот поменьше с прожекторами внутри. Далее – помост для оркестра. Широкие оконные проемы, за ними прожектора. Несколько столов, стульев, главный вход, где сейчас стоял статист, толстый столб, еще одно возвышение со столами и стульями, пространство, выдававшееся чуть вперед, украшенное розовыми гортензиями (здесь находился стол для звезд первой величины), еще один столб, соединенный с первым заштукатуренной аркадой, и снова столы и стулья до самого бара.

Пустое место в центре служило площадкой для танцев.

В самом верху, на подвесных лесах, прожектора, пока что погашенные, обнимали всю сцену пятьюдесятью двумя сходящимися лучами. Прожектора чередовались: большой, маленький и так далее. Внутри каждого, за стеклами, которые обкорнал под линзы Френеля студийный парикмахер, виднелся заметно увеличенный оптической системой человечек – светодел.

На полу на ножках стояли другие прожектора, мал мала больше, с регулируемыми створками впереди, позволяющими отмерять силу света до дециграмма, чтобы не превысить смертельную дозу.

Отметив, что его коллеги не шибко спешат, статист спросил себя: что бы это значило? Немного оробевший из-за великолепия обстановки, он отступил назад, прошел по опилкам у входа, выдававшим себя за песок, но тут запутался в проводе и, чтобы передохнуть, плюхнулся на хромоногий столик, бывший явно не к месту, хотя и очутившийся здесь. Попавшийся в провод статист отбивался из последних сил, но провод не уступал, используя свое преимущество – длину. Статист тем не менее озадачил недруга, изловчившись скрутиться узлом; провод вытянулся в струнку и, электрясь на чем свет стоит, пополз восвояси. Измочаленный статист бесславно заковылял к своей уборной, восхитившись по пути огромным столитровым огнетушителем, которого он доселе не замечал, и погладив его рукой, чтобы заручиться его дружбой.

В коридоре он осмелел настолько, что обратился к статистке в простенькой юбчонке – ее звали Жаклин – и с отличительной приметой: следами усов под носом.

– А что не снимают-то?

– Сами не видите? – отозвалась она. – Декорации не готовы.

– На вид они ничего. Я только что оттуда…

– Я лучше знаю. Голову даю, до полудня не начнут. Тут всегда так.

– Вы сюда уже приходили сниматься?

– Да. Тут хуже, чем в Биланкуре, тут всегда бардак.

– Шесть лет назад, – начал статист, – когда я ушел из лицея, мне пришлось зарабатывать на жизнь…

– С тех пор вы, наверное, много всего перепробовали, – перебила девушка.

– Да, но мне кажется, быть актером на вторых ролях – это то, что надо.

– Не иначе как старик Марне научил вас так говорить, – сказала она. – Так вы находите, что это такая уж стоящая