миром, тогда я мог бы сказать вселенной: вот на что это похоже, вот что чувствуешь, когда падаешь.

Ох, что я пишу. Нужно будет сжечь все эти письма до того, как ты приедешь домой.

Максон

27 декабря, полдень

Америка,

наверное, лучше рассказать тебе об этом, все равно ты узнаешь обо всем от служанок. Мне все время вспоминаются твои мелкие привычки. Иногда ты мурлычешь что-то или напеваешь себе под нос, когда гуляешь по дворцу. Иногда, когда я подхожу к дверям твоей комнаты, я слышу мелодии, которые ты хранишь в своем сердце. Без них во дворце как-то пусто.

А еще я скучаю по твоему запаху. Скучаю по аромату твоих духов, который облаком окутывает меня, когда ты встряхиваешь волосами и смеешься надо мной, по запаху твоей кожи, когда мы рука об руку прогуливаемся по саду. Он опьяняет не хуже вина.

В общем, я решил зайти в твою комнату и надушить твоими духами свой платок. Еще один глупый фокус, позволяющий создать иллюзию, что ты рядом. И когда я уже уходил, меня застукала Мэри. Не знаю, что она искала в твоей комнате в твое отсутствие, но она увидела меня и закричала, и на крик примчался гвардеец. В руках он держал дубинку, и вообще вид у него был очень грозный. Короче говоря, мне едва не досталось. И все потому, что я соскучился по твоему запаху.

27 декабря, 23:00

Моя дорогая Америка,

никогда в жизни не писал любовных писем, так что прости, если у меня получится не очень…

Проще всего было бы сказать, что я люблю тебя. Но, по правде говоря, чувство, которое я испытываю, намного больше. Я хочу тебя, Америка. Я нуждаюсь в тебе.

Я столько всего утаивал от тебя из страха. Я боюсь, что, если покажу тебе все сразу, тебя это ошеломит и ты сбежишь. Я боюсь, что в глубине души ты продолжаешь любить того, другого, и никогда не разлюбишь его. Я боюсь, что снова допущу какой-нибудь промах, что-нибудь настолько ужасное, что ты снова замкнешься в своем молчаливом мире. Ни одна выволочка от наставника, ни взбучка от отца, ни моя одинокая юность никогда не причиняли мне столько боли, как твое отчуждение.

Я не могу отделаться от мысли, что стоит мне оступиться, как все повторится вновь. Поэтому я так цеплялся за остальные варианты, страшась, что, как только я избавлюсь от них, ты предстанешь передо мной, скрестив руки на груди, готовая быть рядом как друг, но не как равная, как моя королева, как моя жена.

А я больше всего на свете хочу, чтобы ты стала моей женой. Я люблю тебя. Я долго боялся это признать, но теперь знаю.

Я никогда не стал бы радоваться смерти твоего отца, твоей печали и опустошенности, которую чувствую с тех пор, как ты уехала. Но я так благодарен судьбе за то, что тебе пришлось уехать. Не знаю, сколько еще времени мне понадобилось бы, чтобы понять это, если бы я не попытался представить свою жизнь без тебя. Теперь я совершенно точно знаю, что мне не нужна такая жизнь.

Жаль, что я не художник и не музыкант и не могу найти способ дать тебе понять, чем ты стала для меня за это время. Америка, любовь моя, ты – солнечный свет, проникающий сквозь листву. Ты – смех, который рассеивает печаль. Ты – дуновение ветерка в палящий зной. Ты – островок ясности в море смятения.

Ты – не весь мир, но ты – все, что есть в мире хорошего. Без тебя я продолжил бы существовать, но и только.

Ты сказала, что для того, чтобы поступить правильно, один из нас должен сделать решительный шаг. Думаю, я нашел ту пропасть, которую необходимо преодолеть, и надеюсь, что ты ждешь меня на другой стороне.

Я люблю тебя, Америка.

Твой навсегда,

Максон

Глава 30

Главный зал был переполнен. В кои-то веки вместо короля с королевой в центре внимания был Максон. Мы с Максоном и Крисс сидели за богато украшенным столом на небольшом возвышении. Мне казалось, что нас рассадили неправильно. Я сидела по правую руку от Максона. Я всегда считала, что это почетное место. Но пока что Максон демонстративно разговаривал только с Крисс. Можно подумать, я и так не знала, что меня ждет.

С наигранно веселым видом я оглядела зал. Вокруг яблоку негде было упасть. Гаврил, разумеется, тоже был тут. Стоя в углу, он вел на камеру репортаж о происходящих событиях.

Эшли улыбнулась и помахала мне рукой, а Анна, стоявшая рядом с ней, подмигнула. Я кивнула обеим, все еще не настолько овладев собой, чтобы говорить. В задних рядах, одетые в чистую одежду, за отдельным столом сидели Август с Джорджией и еще несколько представителей повстанцев-северян. Разумеется, Максон изъявил желание, чтобы они присутствовали при таком важном событии, как объявление имени той, кого он выбрал своей нареченной. Знал бы он, что она одна из них.

Повстанцы настороженно оглядывали зал, как будто опасались, что кто-нибудь из гвардейцев может в любую минуту узнать их и поднять тревогу. Гвардейцы, впрочем, не слишком обращали внимание на происходящее вокруг. Откровенно говоря, я впервые видела, чтобы у них был такой несобранный вид. Взгляды их блуждали по залу, некоторые заметно нервничали. Я даже обратила внимание на то, что один или два из них были плохо выбриты и вообще выглядели неаккуратно. Впрочем, это было важное мероприятие. Может быть, они просто сбились с ног.

Мой взгляд перескочил на королеву Эмберли, которая разговаривала со своей сестрой Аделью и ее многочисленными отпрысками. Королева просто сияла. Для нее это был долгожданный день. Она будет любить Крисс, как родную дочь. Я ощутила мимолетный укол зависти.

Обернувшись, я вновь посмотрела на Избранных, и на этот раз мой взгляд упал на Селесту. В ее глазах читался недвусмысленный вопрос: «О чем ты так беспокоишься?» Я едва заметно покачала головой, давая ей знать, что я проиграла. Она скупо улыбнулась и одними губами произнесла: «Все будет хорошо». Я кивнула, пытаясь поверить ей. Она отвернулась, засмеявшись чьей-то шутке, и я впервые посмотрела