За вычетом нашего с трактористом «плаванья», излагал мою концепцию: Конрад прославился «морскими» произведениями, избороздив мировой океан, а украинские степи это… Развивал я мысль, которая станет тезисом моей лекции в Украинском Центре Гарвардского Университета, и пришедшие меня послушать поляки будут перебивать и возражать.

Следователь слушал меня, не прерывая, но огонёк озадаченности разгорался у него в глазах. Вдруг следователь встал и вышел из комнаты. Пока открывалась и закрывалась дверь, легкий сквозняк поднял бумагу, лежавшую у следователя на столе, и я успел прочитать: «…совершил сотрудник ИМЛИ». Вернулся следователь и очевидно посовещавшись со своим начальством, выразил желание проводить меня домой. Жили мы недалеко от милиции. Войдя в квартиру, следователь окинул сыскным взглядом книжные полки и попрощался, вероятно, решив, что постельные принадлежности из Побережной припрятаны всё-таки не здесь.

«Её мать происходила из древнего польского дворянского рода».

Из биографии Народной артистки Аллы Тарасовой.

…Чудным видением возникла передо мной Тарасова. Не увидеть в этом явлении перст судьбы было невозможно: имя Тарасовой я услыхал, совершая Конрадианский маршрут. Побывал я под Бердичевым в селе Тереховое – колыбель Конрада. А местный учитель мне сказал: «Это же бывшие владения семьи Тарасовой».

Вернулся я в Москву, иду по улице Горького и думаю: надо бы у Тарасовой спросить, не сохранилось ли у неё в семейных преданиях что-нибудь о Коженевских. А навстречу – Тарасова! Сон не сон – самому себе не веришь. С Аллой Константиновной знаком я не был, но сила судьбы толкнула меня в спину, очутился я лицом к лицу с прославленной актрисой и прежде чем успел подумать, как представиться, произнес: «Алла Константиновна, я посетил ваше имение».

Всесоюзно известные обаятельные черты лица окаменели. Прозвучал всем знакомый серебристый голос: «У меня никогда не было никакого имения». Видение исчезло. Посторонилась ли Тарасова, не могу сказать. Я застыл в столбняке с одной мыслью: «Конрад!» Всю жизнь он страшился призраков прошлого как воплощенных упреков за то, что покинул землю отцов. Признанная народом артистка, пять раз удостоенная сталинских наград, обреченная на бессмертие легенда при жизни, была вынуждена отречься от своих корней. «Лорд Джим»! Конрад! Куда ни посмотри – Конрад.

Правдивые вымыслы

«Задача поэта говорить не о действительно случившемся, но о том, что могло бы случиться, следовательно, о возможном по вероятности или по необходимости».

Аристотель.

«Читайте вымыслы, если хотите знать правду», – говорил и повторял библиофил Хольцман. А «вымысел» или «фикция» (fiction) с давних пор служит обозначением художественной прозы. «Над вымыслом слезами обольюсь» (Пушкин), «Забылся, увлеченный волшебным вымыслом» (Лермонтов) – речь о романах. О том и говорил американский книголюб, советуя мне искать истину в игре воображения: «Если желаете понять происходящее, читайте не газеты, а романы». Действительно, мне создания творческой фантазии помогли понять злободневное признание лубянского блюстителя наших политических нравов: «Был бы у меня компьютер, я бы их всех арестовал!». Куратор из КГБ высказался в разговоре с нашей завкадрами, а она после самоубийства Диляры считала нас лицами доверенными и продолжала делиться с нами сведениями не для всех. При чем здесь компьютер, куратор не объяснил, завкадрами сама догадаться не могла, их разговор состоялся до всеобщего компьютерного пользования. Зато было понятно, кого «их всех» – наше партийно-государственное руководство.

Почему же нельзя было с одной площади перейти на соседнюю площадь и взять их? Об этом я узнал много лет спустя, читая книгу моего брата Андрея. О делах службы он не говорил ни-ког-да. Лишь однажды шёл я по улице из психиатрической лечебницы, навещал университетского соученика и институтского сотрудника. Навстречу – Андрей. «Слушай, – говорю ему, – я из сумасшедшего дома. Психи говорят, что к ним привезли министра обороны, ходит под себя». «А я, – отвечает Андрей, измерив меня взглядом, говорившим, что меня следовало оставить там, откуда я шел, – сегодня видел министра на приеме». Другого разговора о кулисах политики у нас не было. Но у них там, на самом верху, в 60-70-х годах, случился «прокол»: так называемая «Операция одного». Об этой операции вышла американская книга[296], книгу я послал Андрею, чтобы проверить, насколько достоверно в книге рассказанное, и брат в своей книге подтвердил: так было.

В святая святых, самую головку советского руководства, пробрался зарубежный коммунист-расстрига и сумел сделаться задушевным другом наших лидеров. Брежнев, Суслов и заведующий Иностранным Отделом ЦК КПСС Пономарев, принимая перевертыша за товарища по партии, делились с ним такой секретности секретами, какими не снабдили нас ни вымышленный Штирлиц, ни всамделишные Ким Филби и Клаус Фукс. Своим человеком в советском руководстве стал мнимый «коммунист», сумевший прикинуться доверенным лицом братской партии.

Шпион, принимаемый за «товарища», обрел особый статус вне досягаемости КГБ. «Даже почуяв неладное, КГБ не смог провести необходимую проверку»[297]. Партийные руководители, оградив самих себя от надсмотра, проглядели лазутчика. Так было до конца режима. Ни доступа, ни компьютера, чтобы арестовать их – перестроечное руководство!

Фраза о нехватке компьютера, на мой слух, звучала как реплика из «вымыслов», то есть романов, которые на исходе холодной войны стали появляться в Америке и Англии. Об этих романах я рассказывал в лекциях по линии «Знания», в аудиториях, которых романные сюжеты касались самым непосредственным образом. Говорил о том, что зарубежные «вымыслы» изображают подрыв государственной системы Советского Союза советской элитой, и совершается подрыв, из романа в роман, с внешней помощью.

«Развесистая клюква», – сказал американский профессор, давая мне почитать самый известный из тех романов «Парк Горького». Действительно, по стилю «вымыслы» были вкуса клюквенного, но по материалу и проблемам – остроты кайенского перца. Сюжеты развивались обычные для литературы этого рода: Советский Союз, страна, терроризируемая антинародными властями, полное отсутствие прав, забитость, приниженность, серость и бедность. Я бы погрешил против моих настроений тех лет, если бы счел всё это выдумкой. Но в тех же «вымыслах» звучал новый мотив, отзвуком которого явилась горестная фраза куратора, переданная завкадрами. В романах рассказывалось о том, что охранительным органам у нас и на Западе приходится вести борьбу против своих же властей, и по ходу борьбы заклятые противники ЦРУ и КГБ (или ГРУ) становятся союзниками.

Противостояние в странах Запада политических сил и государственных департаментов как раз не вымысел. Почти каждый американский исторический труд о холодной войне есть в то же время история тяжбы между Конгрессом и Пентагоном. Например, председателем Фонда Американо-Российского культурного сотрудничества, где я состою консультантом, является в прошлом конгрессмен и сторонник разрядки, а его отец-генерал, высокопоставленный сотрудник Министерства Обороны,