Далее следовал абзац о том, что для союзников «непреклонной целью является уничтожение германского милитаризма и нацизма», что они «полны решимости разоружить и распустить все германские вооруженные силы, раз и навсегда уничтожить германский генеральный штаб… изъять или уничтожить все германское военное оборудование… подвергнуть всех преступников войны справедливому и быстрому наказанию и взыскать в натуре возмещение убытков… стереть с лица земли нацистскую партию, нацистские законы, организации и учреждения; устранить всякое нацистское и милитаристское влияние из общественных учреждений, из культурной и экономической жизни германского народа… В наши цели не входит уничтожение германского народа. Только тогда, когда нацизм или милитаризм будут искоренены, будет надежда на достойное существование для германского народа и место для него в сообществе наций».

Согласно протоколам Ялтинской конференции (в то время не опубликованным), условия капитуляции Германии содержали пункт о том, что Большая тройка «предпримет любые шаги, какие она сочтет необходимыми для будущего мира и безопасности, включая полное разоружение, демилитаризацию и расчленение Германии». Изучить способ расчленения было поручено комиссии в составе Идена, Вайнанта и Гусева (то есть министра иностранных дел Англии и американского и советского послов в Лондоне)[231].

В Москве была создана Комиссия по возмещению убытков под председательством Майского, которая приняла «за основу обсуждения на начальной стадии работы» предложенную СССР цифру в 20 млрд. долларов (половина этой суммы предназначалась Советскому Союзу).

Нельзя сказать, чтобы советские руководители были очень довольны этим решением о репарациях, которому был умышленно придан ни к чему не обязывающий характер. Позже они утверждали, что Рузвельт соглашался с тем, чтобы они получили 10 млрд. долларов (в виде промышленного оборудования, поставок из текущей продукции и рабочей силы), несмотря на весьма решительные возражения Черчилля, все время – напоминавшего о невероятной неразберихе с репарациями после Первой мировой войны. Несомненно, однако, что, не считая этого вопроса о репарациях, СССР был вполне удовлетворен решениями о денацификации и демилитаризации Германии. Также бесспорно, что Сталин весьма серьезно отнесся к созданию международной организации, основанной на единстве Большой тройки.

Атомная бомба еще не была взорвана, и американские военные опасались, что если СССР не примет участия в война против Японии, то эта война может затянуться до 1947 г. и потребует от США по меньшей мере еще одного миллиона человеческих жертв. Поэтому в период Ялтинской конференции Англия и США стремились добиться вступления Советского Союза в войну с Японией. Однако после всех потерь, понесенных в войне с Германией, у русских не было ни малейшего желания вести новую войну, и Сталин утверждал, что, для того чтобы они согласились воевать с Японией, он «должен за это что-то показать им». Поэтому он потребовал, во-первых, сохранения статус-кво Монгольской Народной Республики; во-вторых, восстановления прежних прав России, нарушенных Японией в 1904 г., то есть возвращения южной части Сахалина и признания (при условии предварительного получения согласия Чан Кайши) советских интересов в Дайрене, Порт-Артуре и на Китайско-Восточной и Южно-Маньчжурской железных дорогах, которые должны поступить под управление смешанного советско-китайского общества при сохранении Китаем полного суверенитета в Маньчжурии; и, в-третьих, передачи Советскому Союзу Курильских островов (хотя они долгое время принадлежали Японии). Таковы были условия, которые могли удовлетворить СССР на Дальнем Востоке.

В целом Сталин в Ялте произвел на англичан, а еще больше на американцев довольно благоприятное впечатление.

Переговоры он вел спокойно и умело, и сильные эмоции проявлял лишь тогда, когда говорил о репарациях с Германии и о страшных разрушениях, совершенных немцами в СССР. В общем он проявлял достаточную уступчивость и не настаивал на таких требованиях, которые его партнеры считали совершенно неразумными, например чтобы в ООН были представлены все 16 советских республик. На западных наблюдателей произвел большое впечатление тот факт, что на протяжении всей Ялтинской конференции Сталин внимательно следил за ходом войны и выполнял свои функции Верховного Главнокомандующего между полуночью и 5 часами утра.

При внимательном изучении протоколов Ялтинской конференции становится ясным ряд моментов. Сталин был целиком за создание Организации Объединенных Наций на основе единства Большой тройки.

Не делал Сталин тайны и из своих намерений в отношении Польши. Он без конца говорил об «агентах лондонского правительства, стреляющих в русских солдат», и несомненно, что, пока СССР нужен был как союзник в войне против Японии, ему нечего было опасаться англо-американских протестов против советской политики в Польше или на Балканах.

Решения о Германии, о ее демилитаризации и денацификации удовлетворили Сталина, хотя соглашение по вопросу о репарациях он считал слишком туманным; к тому же был еще один важный и тесно связанный с этим вопрос, поднятый в Ялте, но, очевидно, сразу же снятый. Это был вопрос о крупном американском займе Советскому Союзу для целей восстановления.

Согласно Стеттиниусу, этот вопрос всплыл неожиданно, когда Молотов сказал ему, что СССР рассчитывает получить с Германии 3 натуре, а также «выразил надежду, что Советский Союз получит долгосрочные кредиты от Соединенных Штатов»[232].

Стеттиниус напоминает, что незадолго до Ялтинской конференции министр финансов Моргентау направил президенту письмо, в котором обосновывал «конкретный план помощи русским в период восстановления» и высказывал предположение, что «это устранило бы многие трудности, с которыми мы сталкиваемся в связи с их проблемами и политикой». Но, как указывает Стеттиниус, «Советский Союз не получил займа в конце войны. Вопрос о том, побудил ли бы его этот заем занять более разумную позицию и проявить больше желания сотрудничать, остается одной из серьезных загадок истории».

Намек на такой заем можно, пожалуй, усмотреть в тосте, провозглашенном Сталиным за здоровье Рузвельта на одном из приемов в Ялте. Сталин сказал, что президент был «главным кузнецом орудий, позволивших мобилизовать весь мир против Гитлера». Ленд-лиз, заявил он, был «одним из самых замечательных и жизненно важных достижений президента», свидетельством исключительно широкого понимания национальных интересов Америки.

Хотя на том же приеме Сталин сделал также несколько очень любезных комплиментов в адрес Черчилля, назвав его «самым смелым государственным деятелем в мире», все наблюдатели сходятся во мнении, что он старался проявлять гораздо больше дружественных чувств к Рузвельту.

«После войны, – сказал Сталин, – когда союзников будут разделять различия интересов, перед нами встанет трудная задача. Я убежден, однако, что наш союз выдержит испытание и что в мирное время отношения между тремя великими державами будут такими же прочными, какими они были во время войны»[233].

Американские авторы много писали о том, что Сталин якобы «изменил» ялтинским решениям вскоре же после конференции. Кое-кто совершенно неубедительно объяснял это критикой и оппозицией, которые Сталин встретил со стороны некоторых членов Политбюро. Гораздо более правдоподобным являются другие объяснения этого «изменения» советской политики после Ялтинской конференции.

Какое-то значение в обострении отношений между Востоком и Западом имела усилившаяся в Америке в марте – апреле тенденция против предоставления Советскому Союзу крупного послевоенного займа.