Она была в светлом полотняном платье и сандалиях на высоком каблуке, а волосы все так же горели – это солнце запуталось в них и никак не могло выбраться. Майор сменил стомп на медленное танго и, насвистывая, удобно устроился на террасе привокзального кафе «Альбигоец».

Дорога через поле была, как и все подобные дороги, особенно хороша, если на нее смотришь не в одиночку. Она состояла из собственно дороги, промежуточного участка поле – дорога, в свою очередь подразделявшегося на полосу травянистой растительности, канаву малой глубины, полосу зеленых насаждений и, наконец, поля со всеми возможными компонентами: тут были и горчица, и рапс, и пшеница, а также различные и безразличные животные.

И еще была Жаклин. Длинные стройные ноги, высокая грудь, которую подчеркивал белый кожаный ремень, почти обнаженные руки – их закрывали только маленькие рукава фонариком, такие легкие, что казалось, их сейчас сдует и они улетят вместе с прицепленным к ним сердцем Оливье, которое болталось на кусочке аорты, достаточно длинном, чтобы сделать узел.

Когда они вернулись с прогулки и Жаклин выпустила руку Оливье, на ней остался негатив ее пальцев, но на теле Жаклин никаких следов не обнаружилось.

Наверное, Оливье был слишком робок.

Они подошли к вокзалу как раз в тот момент, когда Майор поднялся со своего места, собираясь отправить одиннадцать открыток, которые он исчеркал за одну минуту. Зная, что каждая из них стоила девятнадцать су, вы легко можете подсчитать, сколько еще открыток осталось у Майора.

В отеле их уже ждал обед.

V

Пес сидел у дверей комнаты Майора и чесался. Его донимали блохи. Оливье, выходя из своей комнаты, отдавил ему хвост. Он спешил на обед, потому что уже был звонок. Какой чудесный день был вчера и как хорошо они съездили на реку!.. Но тут пес выразил свое неудовольствие, так как он поймал наконец блоху и мог теперь переключить свое внимание на Оливье.

Жаклин в белом купальнике лежала у самой воды, и вода на ее волосах была как серебристый жемчуг, на руках и ногах – как блестящий целлофан, на песке под ней – просто мокрая. Тут он нагнулся и дружески потрепал пса по спине, за что тот снисходительно лизнул ему руку.

Но он так и не осмелился сказать ей те слова, которые робкие люди стесняются произносить вслух. Он вернулся с ней в отель поздно, но смог сказать лишь обычное «спокойной ночи». Сегодня он решил, что скажет наконец те слова.

Но тут открылась дверь комнаты Майора, заслонив Оливье, а из комнаты вышла Жаклин в белой шелковой пижаме, соблазнительно распахнутой на груди. Она прошла по коридору к себе в комнату, чтобы одеться и причесаться.

VI

Теперь, наверное, дверь комнаты Майора никогда не сможет закрыться: петли ее заржавели от соленых слез.

Статист

I

Все стрелки будильника он поставил на полседьмого – ехать нужно было в метро через весь Париж – и для вящей уверенности остановил его, дабы тот не убежал вперед. Потом засунул под будильник приглашение на киностудию, чтобы не забыть о нем вспомнить, приготовил свою пару белых носков и свежую рубашку. Старую он в грязное белье не положил, ведь он надел ее позавчера и еще день-другой поносит. Он вычистил ботинки, вдоль, вширь и вглубь выскоблил щеткой костюм, потом разделся и лег. Ночь в этот вечер спустилась по исключительно мокрому ливню и оттого настала немного раньше предусмотренного численником времени. От этого церковный календарь на целых два дня разладился.

Начиная с полуночи и до пяти минут четвертого происходили необычные явления: в частности, парадовальное отклонение круглого конца компасной стрелки, расцветание западного домкрата Эйфелевой башни, страшная буря на 239-й широте и дьявольское наложение Сатурна на туманность высоко в небе с левой стороны. Кроме того, проснувшись, он не увидел под будильником приглашения и теперь был вынужден добывать его на месте. В полвосьмого он выбрался из последнего вагона метро и, чтобы выйти с нужной стороны, пробежал весь перрон. В верху лестницы, у газетного киоска, на витрине которого красовалось дубоватое лицо президента Крюгера – напоминание об Англо-бурской войне, – рядом с контрабасом и разными смущающего вида продолговатыми предметами в черных футлярах ожидали трое парней.

Когда он проходил мимо них, тромбону удалось выскочить и, вибрируя на полном ходу, пуститься наутек вдоль белых плиток стены. Он помог его догнать и водрузить обратно в футляр: день начинался удачно.

По выходе из метро нужно было дойти до моста, пересечь реку и, повернув направо, пройти двести-триста метров по берегу.

Погода стояла хорошая, ясная, речная гладь подернулась морщинами озабоченности. В этот ранний час на мосту было немного свежо и ветрено.

Справа, на оконечности довольно зеленого острова, он заметил небольшое круглое строение с шиферной крышей, которую поддерживали восемь колонн с канелюрами, – точное представление о нем проще всего было бы дать, сравнив с Храмом Любви в Версале, департамент Сена-и-Уаза. Отважные пятичасовые купальщики по вечерам оставляют там одежду и добродетель.

От моста дорога спускалась к киностудии, внизу же кучи камней солидного размера загромождали метров пятьдесят берега. Предназначались они, без сомнения, для незавершенной облицовки подходов к мосту – элинда, если пользоваться профессиональным языком. Мелководье открывало полоску чахлой травы и черноватого гравия, заваленного отбросами, где хлюпики-мокрицы с помощью своих крючков выискивали себе хлеб насущный. Рыбаки в выцветших комбинезонах и холщовых туфлях на веревочной подошве уже махали протухшими червями под усталыми носами мечущихся в воде рыб.

Из тротуара в нескольких десятках метров от него вылезли деревья. Перед тем как походя вырвать их с корнем, он увидел ворота киностудии. Их составляли две трубы из склепанного листового железа с металлической полоской сверху, а четвертой, нижней стороной рамы служила земля – та самая, по которой ступают ноги. Вся конструкция была выкрашена в темно-зеленый цвет, потускневший от снежных бурь и метеоров. Левее была дверь поменьше – калитка для пешеходов, куда он и вошел. Во дворе перед ним предстали красивое дерево (настоящее), старые и не очень старые машины, кран – коленчатая котельная труба на растяжках, оставшаяся, без сомнения, после кораблекрушения Дузе, в углу – труп лапландца.

В глубине двора, чуть левее, он увидел рядом с пробивными часами стеклянную будку привратника и длинный коридор со студиями и складами для декораций по бокам. Метров через двенадцать коридор поворачивал под прямым углом и растраивался: одно его ответвление