и со своей мягкой улыбкой производил впечатление скорее молодого профессора, нежели матерого нациста. Он торопился доказать новым повелителям свое расположение, свою лояльность. И уж, конечно, старался представить себя только блестящим организатором и техником, а вовсе не политиком. То, что он оказался в составе нацистского правительства, не больше чем трагическое обстоятельство. Он — инженер, он специалист и с одинаковым успехом мог бы применить свои таланты в любом другом правительстве.

Шпеер уверяет американцев, что он даже вел борьбу против политики Гитлера и что начал ее сразу же, как только у него раскрылись глаза на сущность фашизма. Он поливает грязью всех тех, с которыми совсем недавно сотрудничал. Кто такой Геринг? «Грабитель, нечестный человек, преступник». А Геббельс? «Это легкомысленный болван». «Риббентроп — клоун». «Гиммлер — чудовище. Заукель — зверь». А все они вместе — «люди без чести и совести. К власти пришли сравнительно бедными, а получив большие посты, стали грабить налево и направо, создавая себе состояния».

Шпеер ведет беседу так, будто сам он был тайным агентом американцев в правительстве Гитлера и только теперь получил наконец возможность сбросить маску, поделиться с друзьями своими мыслями и наблюдениями. С брезгливой миной на лице он рассказывает, что в последние месяцы войны, по мере того как кризис углублялся, многие гитлеровские министры ударились в пьянство. И даже вздыхает, вспоминая, как тяжко было ему иметь дело с этими спившимися людьми.

Но прошло несколько месяцев, и судьба опять свела его со старыми коллегами.

Шпеер уселся вместе с «грабителем Герингом», «клоуном Риббентропом» и «зверем Заукелем» на одну скамью подсудимых.

Вот он дает суду показания. Родился в 1905 году. Основная профессия архитектор. Дед и отец тоже были архитекторами. С Гитлером познакомился в 1934 году.

Гитлер считал себя художником, меценатом искусств и на первых порах именно поэтому приблизил к себе молодого Шпеера, стал давать ему одно за другим задания по специальности. Шпеер разработал проект строительства новой имперской канцелярии и некоторых других зданий, потом занялся реконструкцией Берлина и Нюрнберга.

Постепенно между ним и Гитлером начала складываться дружба.

— Если Гитлер вообще имел друзей, заявил Шпеер на процессе, — то я, без сомнения, был одним из них, и притом наиболее близким.

В 1938 году он получил от фюрера золотой партийный значок. В 1941 году Гитлер назначил его членом рейхстага. А 8 февраля 1942 года, когда доктор Тодт погиб при авиационной катастрофе, 36-летний Альберт Шпеер уверенно уселся в кресло министра вооружений.

И вот тут-то он развернулся! Шпеер строит подземные военные заводы и мощные лаборатории, торопит руководителей концерна «ИГ Фарбениндустри» с производством отравляющих веществ, готовит совершенно новое «тайное оружие».

В 1942 году происходят первые испытания немецких боевых ракет. Шпееру уже мерещились лежащие в развалинах города. И действительно, очень скоро на Лондон начали падать ФАУ-1 и ФАУ-2. Они обладали большой разрушительной силой. Но министру вооружений этого было мало. Он подгоняет ученых-атомщиков, все чаще и чаще наведывается в их лаборатории, старается сделать все, чтобы ускорить атомную развязку войны. Увы, дело это оказалось сложнее, чем он предполагал.

Шпеера спрашивают на процессе: как далеко зашла в Германии подготовка атомного оружия? И он отвечает:

— К сожалению, все лучшие силы, которые занимались изучением атомной энергии, оказались в Америке. Мы очень отстали в данном вопросе. Нам потребовалось бы еще один-два года, чтобы расщепить атом.

При этих словах по залу суда прошел приглушенный стон. Люди поежились. Кто мог сомневаться в том, что, получи Гитлер от Шпеера атомные бомбы, они сразу обрушились бы на десятки городов, на всю Европу. Нацисты, не задумываясь, превратили бы весь мир в пустыню.

Ha Нюрнбергском процессе Шпееру пришлось сразиться с опытными обвинителями. Его допрашивал главным образом М.Ю. Рагинский.

С Марком Юрьевичем я познакомился только в Нюрнберге. Это был человек-машина, способный работать по 20 часов в сутки, воплощение высокой организованности.

Противники заняли свои места. Друг против друга сидят два человека. Обоим около сорока. Где-то в глубине души Шпеер надеялся, что в той сложной области, в которой он действовал, обвинитель до конца не разберется. Одно дело политика, другое экономика, в особенности военная промышленность. В ее лабиринтах юристы легко могут заблудиться.

Но в первые же минуты допроса министр вооружений почувствовал, что его надежды рушатся. Он был поражен специальными знаниями обвинителя. М.Ю. Рагинский допрашивал Шпеера так, как будто сам являлся военным инженером. А секрет такой осведомленности юриста в чисто технических и экономических вопросах объяснялся просто: в годы войны, как раз в то время, когда будущий подсудимый Альберт Шпеер сменил профессию архитектора на должность министра вооружений, его будущий обвинитель Марк Рагинский стал уполномоченным Государственного Комитета Обороны в одной из важнейших отраслей военной промышленности СССР…

По мере того как обнажалось истинное лицо Шпеера, тот все больше и больше терял самообладание. Он стал бормотать что-то не очень внятное в том смысле, что «охотнее остался бы архитектором, чем министром вооружений». Но советский обвинитель не интересовался его карьерой архитектора и одно за другим предъявлял суду неопровержимые доказательства преступной деятельности Шпеера в качестве руководителя министерства вооружений. Попытка подсудимого предстать перед судом неким «беспартийным специалистом», и даже более того — «гуманным человеком», не удалась.

Обвинитель оглашает подписанный Шпеером приказ о том, чтобы СС и полиция «спокойно принимали суровые меры и направляли лодырей в концлагеря». Шпеер знал, что «лодыри» — это иностранные рабочие, а концлагеря — это верная смерть.

Затем предъявляется новый документ — показания рабочих танковых заводов о каких-то стальных ящиках. Подсудимый спешит объяснить, что это ведь обычные шкафы для спецодежды. Но обвинитель вновь обращается к показаниям свидетелей:

«Я, нижеподписавшийся Дамм, лично видел, как трое русских рабочих были заперты в ящик, причем двое из них в одно отделение… Двое русских должны были всю ночь под Новый год находиться в этом ящике, в то время как на них выливали ледяную воду».

Шпеер уже не может отрицать, что эти «шкафчики» не что иное, как камеры пыток. Он просит только верить ему, что всегда требовал хорошего обращения с иностранными рабочими, ибо понимал: от условий, в которых они находятся, зависит результат труда. Однако обвинитель и на этот раз нокаутирует его. Он цитирует статью Шпеера из газеты «Дас рейх» от 19 апреля 1942 года:

«Энергичнее применять самые суровые наказания за проступки: карать каторжными работами или смертной казнью. Война должна быть выиграна».

— Вы так писали? — спрашивает Рагинский.

И Шпеер, которому деваться уже некуда, признается:

— Да, писал.

Постепенно выясняются и связи министра вооружений