время танцоров не было в зале, но вот явился содержатель труппы и объявил, что будет исполнен мимический танец. Елена примет Париса у себя в таламосе и, склонясь на его уговоры, решится бежать с ним. Внесли богатое ложе, а затем, в одежде невесты, вошла и сама Елена. Выражение её лица и каждое её движение изобличали беспокойство и душевную борьбу; было ясно, что она ждала любимого человека. Грациозно опустилась она на пурпурное покрывало своего ложа; когда же раздались звуки флейты, игравшей фригийскую мелодию, и возвестили приближение Париса, беспокойство её заметно возросло; молодая грудь вздымалась выше; она не встала, не пошла к нему навстречу, но видно было, как трудно ей победить томительное желание и остаться на ложе. С выражением самой нежной любви подошёл к ней, танцуя, Парис. Он сел на ложе и нежно обвил рукою её прелестный стан. Когда же она, стыдливо, но страстно обняла его и ответила на его поцелуй, зрители были не в состоянии сдерживать долее свои чувства; произошло всеобщее смятение; все клялись, что это не представление, а действительность, что девушка и мальчик любят друг друга на самом деле. Всякий желал бы быть на его месте, и многие лишь с трудом удержались, чтобы не последовать за парою, которая удалилась, нежно обнявшись.

— Раб, мои подошвы! — крикнул Навзикрат.

— Куда ты? — спросил его Лизитл.

— Куда же, как не к Антифиле, — ответил он, — разве можно думать теперь о чём-нибудь ином.

Подобные же чувства пробудились, по-видимому, и в других; только Главкон, Эвктемон и Стефан заявили, что не уйдут из дома, пока не будет выпит весь кратер. Все остальные поднялись.

— Зажигайте факелы и светите, — приказал Лизитл.

— Благодарю тебя, — сказал Харикл, протягивая ему руку, — моим венком я украшу герму перед твоей дверью.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Кораблекрушение

В последних числах Гекатомбеона, рано утром, когда солнце, только что поднявшись над зеркалом моря, озарило своими первыми лучами верхушки Акрополиса и высокую статую богини-покровительницы, гордо смотревшей с высоты на пробуждающуюся у ног её жизнь, в гавани Афин снялся с якоря великолепный корабль, лучше которого не было ни одного на рейде Пирея. Не смотря на свою необыкновенную величину и чрезвычайно солидную постройку, он скользил легко и проворно по поверхности вод; дружно работали вёсла в мощных руках гребцов, затянувших простую, незатейливую корабельную песню. Свежий северо-восточный ветер приносил им желанную во время тяжёлой работы прохладу и надувал белый парус, который, словно грозное облако, нёсся над бездной морской. Уступая напору, морские волны расступались перед глубоко бороздящим килем и, омывая пёстрые рисунки борта, взлетали иногда до золотой Фетиды[89], стройная фигура которой украшала переднюю часть охраняемого ею и носившего её имя корабля. Владелец судна, гераклеотский купец, весело расхаживал по палубе. Он выгодно продал в Афинах свой груз зерна и вёз теперь в Понт масло и произведения афинской промышленности. В настоящее время он плыл в Хиос, чтобы закупкою вина пополнить свой груз, но дорогою намерен был остановиться у Андроса, отчасти для того, чтобы высадить некоторых из своих пассажиров, отчасти же, чтобы запастись превосходною водою, которою славился этот скалистый остров.

— Вот удачная поездка, — думал он и мысленно вычислял уже, сколько получит прибыли после покрытия издержек по постройке нового корабля.

Ясное небо и перспектива удачного путешествия были причиною отличного расположения духа и всех путешественников, плывших на корабле; они наслаждались прекрасным утром и полною грудью вдыхали свежий морской воздух. Кое-где слышны были голоса, вторившие однообразной мелодии гребцов, или мерные удары ноги, сопровождавшие пение.

У задней части корабля, где штурман опытной рукою управлял рулём, стояло двое молодых людей, любовавшихся кораблём. Рядом с ними стоял третий, который был менее весел и смотрел с тоскою на постепенно удаляющийся город.

— Отличный корабль, — сказал один из них, — он имеет около четверти стадия в длину, а его подводная часть, говорят, равняется почти его ширине. Посмотри на эту исполинскую мачту, на могучие паруса и превосходные снасти! При всём том он движется так же проворно, как рыбацкий чёлн.

— Во всяком случае, — возразил другой, — мы хорошо сделали, что отложили наше путешествие на несколько дней, а не вверили свои жизни ненадёжному судну византийца. Хозяин этого корабля мне нравится больше; его особа внушает мне гораздо больше доверия; а ведь на море далеко не безразлично то, находишься ли ты в руках порядочного человека или мошенника, который в минуту опасности думает лишь о себе и ради своей выгоды жертвует жизнью всех прочих.

— Да, мне также кажется, что он человек порядочный, — сказал первый, — но окажется ли он таковым в минуту опасности, это ещё вопрос. Тут разрушаются весьма часто самые крепкие узы дружбы; чувство самосохранения уничтожает всякую способность рассуждать, а любовь к жизни заглушает всякое чувство к ближнему.

— По правде сказать, — прервал его третий, обратясь к разговаривавшим, — я чистейший дурак, что вздумал подвергать себя просто так, за здорово живёшь, всем опасностям и трудностям морского путешествия. Ты, Харикл, рассчитываешь получить с твоего кредитора в Андросе порядочную сумму денег; Ктезифона ожидает в Хиосе друг, с которым он отправляется в Родос на большой праздник Гелиоса[90], где он надеется получить награду за свою силу и ловкость; я же еду за девушкой, находящейся в руках алчного торговца рабами, рассчитывающего продать её за сумму большую, чем я был в состоянии предложить ему; но неудобства морского путешествия являются сильным противовесом моей страсти, и хуже всего то, что из-за нашей медлительности мы опоздаем, и Антифила успеет, между тем, попасть в руки какого-нибудь счастливого соперника.

— Утешься, Навзикрат, — сказал, улыбаясь, Харикл, — завтра рано утром мы можем быть в Андросе; и хотя предстоящие Этезии[91] помешают несколько твоему дальнейшему путешествию, но всё-таки, с помощью Эроса[92] и его матери Афродиты[93], ты будешь через несколько дней снова в объятиях твоей Антифилы.

Между тем «Фетида» пронеслась быстро мимо берегов Аттики. Солнце поднялось выше, и бывшее на палубе общество путешественников собиралось завтракать. Три друга стали также подумывать об этом; но прошло немало времени прежде, чем Навзикрат окончил свои сборы. В то время как прочие без дальнейших церемоний расположились просто на досках корабля, сопровождавшие его два раба должны были распаковать покрывало, разостлать великолепный ковёр и положить подушку. Но