Потому что, пожалуй, она была бы ослаблена, если бы дела пошли по сценарию Бухарина. Невозможно было внутри брататься с "классовым врагом" и во внешней политике объединяться с либерально-демократическим капиталистическим Западом без того, чтобы это не обесчестило собственную партию – в особенности, когда она ещё столь юна, неопытна и способна принять любую форму, какой в 1918 году была большевистская партия России. В ведомой большевиками патриотической войне с Америкой, Англией и Францией в качестве союзников большевистская партия стала бы просто снова крайним крылом всех национальных и интернациональных "левых", простиравшихся вплоть до буржуазных либералов. И именно этого Ленин не хотел ни в коем случае. Это было для него как раз чрезвычайным ужасом. Для него небольшевистские левые, именно из-за исходившей от них опасности инфекции, были гораздо более опасным врагом, чем настоящие правые, и по той же причине либеральная Антанта была гораздо более опасным партнёром, чем кайзеровская Германия, от которой теперь действительно не исходило ни малейшего обольщения. Гораздо лучше на мнимой слабости большевистского режима в России до последнего использовать интересы Германии и с германской помощью провести внутреннюю классовую борьбу и гражданскую войну, чем во всеобщей каше национального и либерального примирения мало-помалу потерять самих себя! Такой должна была быть внутренняя аргументация Ленина. Поразительным образом развитие событий подтвердило его правоту. Однако с его политикой летом 1918 года происходило то же, что у немцев с их политикой в предшествующую зиму. Не зная о том, на мгновение он был перед полным провалом – и прошёл мимо него. Точно так же, как Ленин зимой почти потерял бразды правления своей партии в вопросе о мире, так же в Германии летом неожиданно антикоммунистическое направление угрожало одержать верх над антирусским и прокоммунистическим. Как зимой 1918 года вдруг на мгновение заявила о себе как возможность коалиция Второй мировой войны, так летом 1918 года – коалиция холодной войны. Между тем происходило много чего фантастического. Немцы после Брест-Литовского мира завоевали или по крайней мере оккупировали гораздо большие части России, чем прежде в войне: Финляндию, Лифляндию, Эстляндию, Украину, Донецкую область, Крым, полуостров Херсон, на время области Дона и Кубани, и в конце концов продвинулись до Кавказа и Закавказья. Нельзя сказать, что 50 дивизий, которых не хватало на Западе, оставались в России бездействующими. Они повсюду смещали правительства, они повсюду занимались основанием новых государств, установлением для них экономических, транспортных и военных соглашений и предложением для них диктаторов или монархов (ещё 15 октября принц Гессенский был провозглашён королём Финляндии). Германская восточная империя огромных размеров была в процессе создания, вся нарезанная из живого тела России. От полярного моря до границ Персии, от Вислы до Дона Германия летом 1918 года – в то время как на Западе она проигрывала войну – основывала своё господство. Германская политическая тактика при этой имперской политике, от которой не могли отвести глаз, несмотря на приближающееся поражение, была двойственной. В Москве Германия далее поддерживала большевистское правительство, в том числе финансово. В окраинных областях России, которые она строила как германскую империю, она поддерживала противников большевиков, от которых принимала призывы о помощи, и которых затем часто заменяла марионетками или германскими наместниками.

У этой политики была своя логика: нужен был ужасающий образ большевистского правительства в Москве, чтобы затем в областях, которые хотели от России отделиться, иметь возможность представать в качестве избавителей от этого ужаса. Однако у неё также имелись свои внутренние трудности и противоречия. Неожиданно всё больше и больше втягивались в сотрудничество с "белыми" в начинавшейся русской гражданской войне – в то время, как всё же "белые" требовались только в случае необходимости в окраинных государствах, в самой же России, напротив, как и прежде, нуждались в "красных".

Эти противоречия обострились в июле и августе 1918 года. С одной стороны, преемник Троцкого, новый русский министр иностранных дел Чичерин (тот самый, что спустя четыре года заключил знаменитый договор в Рапалло) предложил формальный союз с большевистской Россией против Антанты и поддерживаемой ими белой контрреволюции. С другой стороны, новый германский посол в Москве, Хельферих (его предшественник был убит антибольшевистскими силами) ратовал за радикальное изменение германской политики: антибольшевизм по всей линии, союз с белой контрреволюцией, в самом худшем случае отказ от некоторых завоеваний, и затем – что подразумевалось – установление совместной с Антантой политики в отношении России, которая тогда определялась как раз интервенцией в пользу белой контрреволюции. Когда размышляешь о том, что в июле 1918 года поражение Германии на Западе открыто давало о себе знать и что немцам теперь, собственно, следовало приложить все усилия к тому, чтобы найти общие моменты с Антантой, на которых возможно позже построить компромиссный мир, то тогда предложение Хельфериха представляется достаточно очевидным, а, впрочем, и маккиавельским, как он, возможно, и имел в виду. Потому что в действительности в основе было, пожалуй, определённое инстинктивное эмоциональное нерасположение по отношению к этой связи с большевиками. Однако именно она находила сильный отзыв в Германии – у Людендорфа, а также у самого кайзера. В один момент, в конце июля, казалось, что изменение германской политики в сторону радикального антибольшевизма стоит у дверей – и тем самым конфигурация последующей холодной войны: германский союз с Западом и русской контрреволюцией под знаком антибольшевистского крестового похода. На этот раз всё же дело до этого не дошло. Старая концепция германо-большевистского сотрудничества снова вступала в противоречие. Хельферих был отозван, и в августе Германия заключила с Чичериным дополнительный договор к Брест-Литовскому миру, который хотя и санкционировал все территориальные завоевания Германии с Брест-Литовска, однако за это в тайном дополнительном протоколе обещал большевистскому правительству помощь германскими войсками для изгнания войск интервентов Антанты (и тем самым опосредствованно также для гражданской войны, в которую эти войска Антанты вступили). Германо-большевистский прагматический союз, в котором каждая сторона использовала другую сторону и считала её за дураков, был воссоздан, и большевистский режим преодолел свой первый и самый тяжёлый кризис. Какая драма, какие рвущие нервы конфликты, что за безумные видения, надежды и страхи – и что за адовы времена для соответствующих народов, к примеру, украинцев, которые между белыми и красными и между Германией и Россией бросались туда и сюда, и снова и снова перемалывались всеми ужасными мельницами войны и гражданской войны! И всё же, пожалуй, всё, как дым, унесённый ветром, как привидение, в конечном счёте с полным основанием забыто. Потому что всё ведь в