Шрифт:
Закладка:
Я чувствую, как к горлу подкатывает ком. За время, проведенное в монастыре, я успела отвыкнуть от грязной жестокости мужчин. Но стоило мне спуститься с горы, как я тут же погрузилась в трясину человеческого мира, где отец диктует свои законы. Я бы все отдала, чтобы забрать отсюда маму. Но я не уверена, что она сама этого хочет.
За один взмах ресниц злые слезы успели растопить те крупицы мудрости, которые я старательно скопила за два года жизни в Наги Гомпа. Ярость — самое сокрушительное оружие, с которым я когда-либо сталкивалась. Гнев охватил меня, как неудержимый поток захватывает своим течением камешки, мирно лежавшие на берегу. Как наркоман, отказывающийся от борьбы и с замирающим от страха сердцем погружается в обольстительный дурман, я отбросила в сторону доброту и мягкость Чоинг, чтобы в один миг вернуться к бешенству Помо… Еще вчера я была такой спокойной, такой счастливой… Но ярость похожа на старого друга: она может месяцами не напоминать о своем существовании — и появиться на пороге с таким видом, будто вы расстались лишь вчера. Младшая сестра Брюса Ли никуда не исчезла…
Я ни о чем не спрашиваю маму, я даже не хочу знать, что произошло. Это бесполезно. Я молча направляюсь к центру Боднатха. За плечом у меня по-прежнему болтается дорожная сумка, но я этого не замечаю. Иду по улице, не отвечая на приветствия старых знакомых. Рассекаю толпу, люди сами уходят с моего пути, их удивляют мой быстрый, решительный шаг и сумка на плечах. Монахини редко куда-либо торопятся…
Я замечаю его, когда между нами остается еще несколько десятков метров. Его высокая фигура выделяется из толпы его субботних собутыльников-тибетцев. Они всегда собираются на одном и том же месте, неподалеку от храма. Его волосы, теперь уже совсем седые, стянуты в тонкий конский хвост черной лентой, концы которой свисают ему на плечи. Сегодня он надел свой лучший, бело-коричневый костюм. Отец всегда уделял много внимания своей внешности. Он стоит спиной ко мне; должно быть, рассказывает очередную шутку, потому что его друзья, сидящие вокруг, внимательно слушают и время от времени хохочут. У всех в руках — маленькие алюминиевые стаканчики. Я приближаюсь. Дядя узнал меня. Должно быть, я похожа на маленького быка: ноги слегка расставлены, голова втянута в плечи, кулаки прижаты к бедрам.
Отец разворачивается и наконец замечает меня. Его взгляд меняется так же быстро, как зимнее небо. Глаза внезапно светлеют, радость пробивается даже сквозь алкогольные пары. Улыбается, как ребенок, очевидно довольный тем, что я приехала.
— Чоинг, моя маленькая Чоинг! Посмотрите, какая у меня серьезная дочка!
В тот день я могла унизить его, заставить идти прямо перед собой, чтобы все друзья видели, как он шатается и едва держится на ногах. Могла бы отволочь его домой, как беспробудного пьяницу. Я думала об этом. Но в тот миг я не двигаюсь с места. Внезапно меня охватывает жалость. Как мы дошли до такого? Почему человек, стоящий передо мной, верный друг, радушный хозяин, талантливый художник, стал таким ничтожным мужем и отцом? В его силе никто не сомневается, его уважает весь квартал, но почему он считает нужным вымещать свой гнев на собственной семье, тем самым доказывая свою власть? Не понимаю. Наверное, это невозможно объяснить.
Вспыхнувшая дома ярость выжгла все мои силы. Мне кажется, что я сейчас усну.
— Здравствуй, папа! Пойдем домой, все тебя ждут.
— Замечательно, Чоинг, пойдем… Вот, смотрите все, я хороший отец, я слушаюсь свою дочурку…
Он одним глотком опустошает свой стакан, с металлическим стуком опускает его на деревянную бочку, которая заменяет стол, жмет руки нескольким друзьям и идет ко мне практически строевым шагом. Окружающие начинают улыбаться. Отец обожает притворяться клоуном. Он протягивает мне руку — я с расстроенным видом киваю на свою сумку и неловко пожимаю плечами. Я по-прежнему не могу к нему прикоснуться. Лучше уж разыграть небольшой спектакль.
Остаток выходных проходит просто замечательно. Я помогаю братикам делать уроки, вручаю им маленькие подарки (я так делаю каждый раз, когда приезжаю). Не скажу, что у меня много денег, но учитель дает мне достаточно на карманные расходы, а еще гости монастыря часто в благодарность оставляют мне несколько купюр, так что если малышам требуется новая пара кроссовок, то я могу себе это позволить. Я знаю, каково это — быть самой бедной в классе, и не хочу, чтобы мои братья испытали то же самое. Еще я сходила на болливудский фильм и вернулась в превосходном настроении. По вечерам мы сидим за столом, едим мясной dhal bat, а родители рассказывают о своих старых друзьях.
Последняя ночь перед отъездом в монастырь. Я лежу в своей кровати, смотрю на пятно света на полу и никак не могу уснуть. Вся семья спит. Отец храпит, как старый мотор. Я слушаю его и улыбаюсь. Может быть, наша семья не хуже других… В конце концов, все мы, словно мухи, залетевшие в банку из-под варенья, бьемся о стенки этой жизни. Я решила уехать и изменить свою судьбу, но это не значит, что теперь я могу осуждать тех, кто остался.
Утром на душе у меня неспокойно. Несколько последних часов в кругу родных промчались как во сне; все старались проявить себя с лучшей стороны. После обеда я уезжаю — и при этом мне кажется, что я бросаю маму на произвол судьбы. Такси везет меня обратно в монастырь, а я судорожно сжимаю пластиковую сумку с едой — угощение для друзей. Машина подпрыгивает на ухабах, и я трясусь вместе с ней. Я напряжена до предела, не реагирую на слова водителя, который рассказывает о своей жене, которая должна скоро родить. Мне кажется, что два часа в дороге превратились в два месяца. Наконец мы въезжаем в национальный парк и, подобно гусенице на лепестке розы, начинаем медленное покорение горы: аккуратно объезжаем ямы и выбоины, минуем по самому краю глубокие лужи, преодолеваем бугорки. И в конце концов добираемся до монастыря. Я плачу и выпрыгиваю из машины, как
