Вскоре чиновник заметил наше присутствие и с улыбкой подбежал ко мне. Он подвел меня к большому столу, за которым сидели четверо. На секунду я онемела, впервые в жизни глядя в голубые и зеленые глаза, на белокурые и каштановые волосы, на невероятно светлую, по моим представлениям, кожу.

Женщина с короткими рыжими волосами положила мне руку на плечо.

— Здравствуй! — сказала она на крио, чем потрясла меня, ведь Мари и Али уверяли, что иностранцы не знают темне, крио и менде, трех основных языков Сьерра-Леоне. Миловидная женщина помогла мне раскрепоститься.

— Можешь рассказать о том, что с тобой случилось? — вмешался лагерный чиновник.

С чего начать, я не знала, поэтому сидела молча и думала. Рыжеволосая женщина что-то сказала чиновнику, и тот повернулся ко мне:

— Она спрашивает, живешь ли ты со своими родными.

— Да, — ответила я. Этот вопрос сложностей не вызвал.

Чиновник перевел следующий вопрос женщины:

— Вам что-нибудь нужно?

— Овощи, чистая вода, мыло, новая одежда, посуда. — Не представляю, откуда взялся ответ, но неожиданно для себя я огласила длинный список того, что в Магборо у нас было, а в лагере — нет.

Потом я рассказала свою историю, по крайней мере небольшую ее часть.

— Меня зовут Мариату, я жертва нападения мятежников на Манарму. Целых десять часов малолетние бойцы удерживали меня в заложницах, потом отсекли мне руки. Сейчас я живу в лагере «Абердин» со своими кузенами Адамсей, Ибрагимом и Мохамедом, которые также попали под налет на Манарме и лишились рук.

— А сколько твоему малышу? — спросила рыжеволосая.

— Его зовут Абдул, — ответила я. — Ему пять месяцев.

Мое первое интервью для СМИ продлилось минут пятнадцать. Потом чиновник повел журналистов на экскурсию по лагерю, позвав меня с собой. В какой-то момент меня попросили постоять смирно с Абдулом на руках, чтобы нас сфотографировали. Хорошо помню тот миг: свои босые, облепленные грязью ноги; веревку с постиранными вещами за спиной; пса, дико лающего чуть поодаль.

Наконец чиновник вручил мне несколько леоне и пообещал, что позовет меня снова.

Статьи, которые написали обо мне в тот день и в последующие, я прочла лишь много лет спустя. Каждая потом вспоминалась как кошмарный сон. Все журналисты заявили, что мятежники меня изнасиловали и что Абдул зачат при нападении на Ма-нарму.

ГЛАВА 12

— Он болен, Мариату, — объявила Мари. — Сильно болен. Доктор говорит, ребенку нужно переливание крови, иначе он умрет.

Абдулу было месяцев десять. За последние несколько недель живот у него раздулся, причем настолько, что казалось, будто внутри крошечный малыш. Сперва я подумала, что Абдул толстеет от моего молока, но ел он меньше, чем пару месяцев назад. А вот плакал все чаще и чаще.

Медсестра из лагерной больницы колола Абдулу витамины, от которых он должен был выздороветь. Мы носили его на уколы каждый день, но витамины не помогали.

Живот у сына надулся еще сильнее, лицо тоже, а вот ножки утратили младенческую пухлость. Местами толстяк, местами скелет — ребенок превратился в урода.

Когда медсестра сказала, что Абдул страдает от истощения, я начала есть как можно больше, надеясь сделать свое молоко питательнее. Мне приходилось набивать рот рисом, пока не подкатывала тошнота. Я перестала попрошайничать с Адамсей и Мабинту и безвылазно сидела с Абдулом в лагере. Я баюкала мальчика, даже пела ему, но очень тихо, чтобы никто больше не слышал мой жуткий голос.

Однако улучшений не было, и в один прекрасный день медсестра сказала, что ребенку нужно в больницу. Абибату, Мари и Фатмата отправились со мной в больницу Коннаута — туже самую, куда меня привезли из Порт-Локо, но в детское отделение.

«Если Абдул умрет, вина ляжет на меня, — думалось мне. — Я мало его любила». Между приступами злости на себя я гадала, где взять денег на переливание крови.

«Пойду побираться, буду просить деньги у каждого встречного, — перебирала я варианты. — Уговорю кузенов мне помочь. Или можно ограбить торговца тканями».

Потом появилась рациональная мысль: я обращусь к отцу Маурицио, который подарил мне вещички дня Абдула. Фатмата, Абибату и Мари мой план одобрили. Я поцеловала сына в лоб и побежала к священнику.

Со всех ног я мчалась из больницы по людным, обрамленным торговыми рядами улицам Фритауна к паромной переправе, возле которой жил отец Маурицио.

— Мне нужна ваша помощь! — выпалила я, увидев его, и выложила причину моего появления.

Священник слушал меня с круглыми от удивления глазами.

— Хорошо, Мариату, — проговорил он. — Я постараюсь помочь.

Миссия отца Маурицио стала приютом для детей, разлученных с родителями. Священник контактировал с богатыми людьми из родной Италии, которые присылали ему одежду, предметы первой необходимости и деньги для различных благотворительных программ.

Отец Маурцио предложил мне воды, а потом попросил одного из своих помощников отвезти меня обратно в больницу.

— Это все я виновата! — плакала я, пока машина выезжала с территории миссии. — Люби я Абдула больше, он цеплялся бы за жизнь. Если он умрет, то именно от недостатка материнской любви.

Несколько часов спустя отец Маурицио появился в больнице: он получил деньги у итальянского спонсора. Врачи тут же провели переливание крови, но от него ребенку стало только хуже. Ослабевший, он лежал у меня на руках, уставясь большими карими глазами в пустоту. Сын уже больше не плакал: есть ему не хотелось.

Через три дня почти невесомое тело Абдула стало неподвижным, дыхание — поверхностным. Время от времени он хлопал ресницами, но медленно-медленно, будто заторможенно. Я сидела, крепко прижимая сына к себе.

— Думаю, пора, — тихо сказала Мари, забирая у меня Абдула. Она знаком велела мне выйти из палаты и закрыла за мной дверь.

Идя по коридору, я боялась посмотреть по сторонам, чтобы не увидеть других малышей. Стоило взглянуть на них, в каждом я видела Абдула.

Вечером того дня я вернулась в лагерь, отправилась прямиком к себе в комнату и легла на циновку, на которой спала. Когда со мной пытались заговорить, я огрызалась: «Отстаньте!» Первые несколько дней я выбиралась только в лагерный туалет, на обратном пути съедала немного риса и шла обратно в палатку на свою циновку.

Похоронный обряд по Абдулу прошел в лагерной мечети. Имам прочел молитву, и один за другим мои родственники попросили благословения. Я сидела не шевелясь, слушала, но почти ничего не слышала. Когда следовало повторять отрывки из Корана, я бормотала себе под нос: «О Аллах, сделай меня лучше!»