— Ната, сейчас самый жар, вы спалите волосы. Чуть не на углях…

— Ну и не жалко! Кому они нужны?.. Этот кудрявый трусом оказался!

Георгий почувствовал, что сердце его обливается кровью. «Нет, я не могу, как Клод у Золя, все подчинять лишь творчеству…» Ему всегда казалось, что Золя преувеличивает.

— Пора домой, — сказала Ната и подошла ближе. — Посмотрите, я, наверное, вся в саже?

— Нет. Вот здесь немного копоти, дайте я вытру.

— Пожалуйста, я сейчас платочек достану.

— Не надо. Вот у меня есть. Я своим. Он совершенно чистый. Можно?

— Конечно.

— Не оттирается, — сказал он. Ему в душе несколько стыдно было, что он до сих пор внутренне как-то сторонится, ее, может быть, это обижает. — Не оттирается. Послюнявьте.

Ната высунула язык, захватила краешек платка и потянула в рот.

— Я съем ваш платок.

Они стали шутить и смеяться. На мгновение что-то злое мелькнуло в Натиных глазах, и она выплюнула кончик платка. Была у нее какая-то обида. Он осторожно вытер ей лицо.

— Спасибо! — сказала она, встала на лыжи, взяла палки, воткнутые в сугроб.

— А это огнище теперь можно отгрести, землю закрыть еловыми ветками, угли убрать, конечно, и можно отлично спать до утра, как на печке. Вы рискнули бы? Или боитесь простудиться?

— Давайте останемся до утра.

Она серьезно посмотрела ему в глаза. И вдруг налегла на палку, помчалась по тайге, ловко и умело избегая пней, сломов, валег с большими шапками на стволах и ветвях и огромных редких деревьев. Старый лес здесь по большей части уже вырублен.

— Хотите, я буду часто приходить за вами и тренировать вас. Я выучу вас всему, что знают у нас в семье. А наши деды всему этому учились. Я научу вас читать следы зверей, понимать тайгу. Я ведь еще не отвыкла от этого. И будете вы как настоящий таежник. На войне получится из вас самый лучший разведчик и снайпер. Хотите?

До реки докатили быстро. Георгий сам удивлялся, как слушались его лыжи. Советы Наты были какие-то незначащие, а стоило ее послушаться — и все шло как по маслу.

Ната ждала его внизу, умывала лицо и руки снегом.

— После бани папа у нас катается в снегу и потом опять идет в баню. И после этого пьет водку. И никогда не жалуется, что у него болит сердце. Потрите и вы лицо снегом. От этого становятся красивее. Вместо кольдкрема. Что значит кольд? Холодный?

— Да.

— А этот парень, — вдруг сказала Ната, — о котором я вам уже говорила… Волосы у него очень густые и красивые. Я сначала смотрела на него как на бога, ведь он комсомолец, прислан сюда из центра. Тогда строили первый большой корабль. Я любовалась, он для меня был образцом… А вы знаете, что моего папу арестовывали? Честное слово, не смейтесь. Вот вы человек настоящий и не струсили.

Потом приехала комиссия из Москвы и стала наказывать всех за то, что в новом городе осмелились арестовывать людей. Говорят, дали нагоняй и тут, и в крае, и в самой Москве. И приказали строго улучшить содержание и разобраться. Тогда отца вызвали и сказали: мол, иди, старик, домой, держать тебя негде и незачем. Георгий Николаевич, объясните ему, что это глупость, что он ни в чем не виноват, что, напротив, это было геройство, что они против хорошо вооруженных японцев сражались. А ему пришили связь с японцами. Георгий Николаевич, ну кому я могу рассказать все это, кроме вас? А конечно, с тем парнем я поссорилась из-за папы. А за все остальное я на него не обижалась!

Ната некоторое время смотрела вопросительно. Вдруг показала краешек языка.

Георгий снял варежки и, набрав снега, натер щеки.

— Вы мне все пуще нравитесь! — с оттенком превосходства сказала Ната, и чистые-чистые у нее глаза, детские.

Ему обидно за нее, и хотелось заступиться, пожалеть. Но она, сильная и крепкая, побежала как ни в чем не бывало.

На реке снова говорили об искусстве. Георгий сказал, что художник должен понимать психологию людей, чувствовать их страдания, понимать, чем живут умы, хотя он изображает, казалось бы, только внешность.

Ната подумала, что надо бы проводить Георгия домой, сдать его с рук на руки жене. Но решила — нет! Что-то не хотелось…

— У вас очень хорошая жена, я ее очень люблю, — сказала Ната у землянок, — передайте ей привет и расскажите все, что сегодня было. Я бы позвала вас пить чай к нам…

— Нет…

— Я знаю…

— До свидания! Вы сегодня были как герой! Я знаю, вы в жизни сможете сделать все, что захотите. Даже моя мама сказала, что вы редкий человек.

— Ната…

— Что?

— Я не знаю, как вам сказать. Вы не обидитесь?

— Нет, я на вас не обижусь.

— Как его зовут? Его…

— Его? Иваном.

— Мне кажется, что вы напрасно поссорились с ним. Он, наверно, теперь сам чувствует, что виноват.

— Да, он ходит как в воду опущенный.

— А может быть, вам стоит простить его, Ната?..

Георгий заметил, как Ната смутилась. Он еще не понял — почему. Ему казалось, что все это так просто и ясно. Ему хотелось помочь ей.

— Объясните ему все.

— Это что еще за толстовщина, Георгий Николаевич! — рассердилась Ната. — Ударят по щеке, подставь другую? Он же дружил со мной, он знал моего папу, разговаривал с ним, он должен был мне верить. Как хотите, а это очень обидно. Я сама иногда думаю, что, может быть, он не виноват. Но все-таки сердце не мирится, и я думать об этом не хочу. Нет…

Она пристально посмотрела прямо в глаза Георгию.

Потом сняла лыжи, взяла их на плечо.

— Пойду в свой Копай-город!

И она ушла.

— Вохминцев и Ольга ждут ребенка, — сказала Нина. Она оторвалась от книги. — Думают, как его кормить. Ольга целый день говорила, что они возьмут участок на речке и посадят там мичуринские яблоки, садовую малину… И такие простые, естественные желания повсюду у людей. Все создается, строится. Все хотят про все знать, любознательность необыкновенная, все хотят учиться. Меня в редакции все время осаждают, как непрерывный семинар по русскому языку. Вообще приходится отвечать на всевозможные вопросы наших бойцов.

А Георгию совершенно не хотелось сейчас говорить. Он уже наговорился досыта, и по-другому. Проще, но тоже интересно.

— Ната — лыжник! Ее надо на соревнования посылать, она альпинистка почти готовая. Но идти в спортивные кружки