— Берт, Наталья Ивановна… — через губу произнес Росляков.

— …Сестру милосердия Наталью Ивановну Берт, с целью установления факта сокрытия подозреваемого в шпионаже капитана Волчанова. Во-вторых, немедленно приступить к выявлению всех явных и неявных связей изменника. На каждого, подпавшего под подозрение собрать необходимые материалы, в том числе и на вышеупомянутую сестру милосердия — слишком со многими эта дама знакома! И на все про все вам двое суток! Ясно?

— Ясно… — пробурчал Росляков.

Листок плюхнулся на стул. Опустился на табурет и прапорщик, помолчав, обиженно выдавил:

— Приказ выполнить в полном объеме не могу…

— Что такое? — сверкнул очами Листок.

— Я всего в чине прапорщика, могу допрашивать лишь нижние чины и мне равные! Штаб-офицеры со мной разговаривать не станут, не говоря уже, какие последствия это может возыметь, — офицерское мнение будет явно возмущено действиями нашей "конторы", коей предписано, как известно, работать скрытно…

На этот раз Алексей Николаевич молчал долго. Росляков был прав — "Инструкция начальника контрразведывательных отделений" от 8 июня 1911 года требовала принимать все меры по сокрытию участия секретных агентов в работе контрразведки.

— И что предлагаешь? — спросил он, точно и не было только что вспышки негодования.

— Алексей Николаевич, капитан Волчанов еще только подозреваемый. В отношении его, согласитесь, еще ничего не доказано. Если у него и нашли ампулы с ядом, то это еще не объясняет, как он мог убрать перебежчика в помещении, в котором не был… А значит, и вина сотника Оржанского еще под вопросом! Карты и дама сердца — это еще не повод лишать его должности…

— Что-то я не пойму, куда клонишь… — поморщился ротмистр.

— Да к тому, Алексей Николаевич, что без сотника мы не сможем в два дня установить окружение и связи Волчанова! А Оржанский может — он в том окружении как рыба в воде, — всех знает и с каждым поговорить может.

Листок изумленно посмотрел на прапорщика; поднялся, в задумчивости походил по комнате.

"И опять прав, сукин сын! Других людей нет… А сотник действительно всю компанию знает. А кого не знает, так в два счета прояснит! А Рослякова кидать — все делопроизводство завалить… Эх, чертов сотник! Все с ним не слава богу! Ладно, рискнем… Расследование никуда не уйдет, да и какой с Оржанского пособник — баламут, да и только!"

— Черт бы тебя побрал, Росляков! — вслух сказал он. — Так и быть — пусть Оржанский займется Волчановым, пока не всплывет о нем дрянь какая…

А уж всплывет — пусть не взыщет — три шкуры спущу! Поди, передай ему мой приказ — не хочу видеть мерзавца! Да ситуацию обрисуй, всю важность с приездом Государя нашего, Императора! А "Петровича" все одно берешь на себя — менять слова не буду. Ступай!

— Есть, Алексей Николаевич! — вскочил прапорщик. — Спасибо!

— Давай, топай, мать твою…

И про себя добавил: "Взвейтесь, соколы, орлами"!

С минуту еще, после того как Росляков вышел, Алексей Николаевич вышагивал по комнате. Странное чувство какой-то неясной неудовлетворенности владело им. И что за причина? Оржанский? Навряд ли… Хоть и жесткие слова он выговаривал сотнику, но диктовались они скорее "уставом", нежели реальной виной казака. Хотя барышня сотника раздражала! Не может же, в конце концов, офицер контрразведки слоняться без нужды по злачным местам, заводить сомнительные знакомства и ставить любовные похождения выше службы! Так что поделом ему! А может, причиной неприятной тревоги явилась выходка Рослякова? Так нет же! Хоть и было желание выставить Алешку вон, так ведь трезво все рассудил, подлец, не подкопаешься… Может, Волчанов?

Он прошел к столу, нашел в папке Рослякова послужной список капитана. Взглянул на лежавшую сверху фотографическую карточку — несколько устаревшую, ибо на ней был запечатлен офицер с эполетами пехотного поручика на парадной форме. Суровый взгляд из-под тяжелых надбровных дуг, надменная осанка, густые черные усы, скрывающие губы…

Листок пальцем отодвинул в сторону карточку и провел глазами по графам послужного списка. Все так и есть — третье Александровское училище; взвод, рота первого батальона восьмидесятого пехотного Кабардинского полка… Первая стрелковая бригада Сводно-стрелкового корпуса, четвертая степень "Святой Анны"… Офицер по поручениям… Дьявол, придраться не к чему — хоть сейчас в Генеральный штаб! Когда же, урод, успел с ворогом связаться? Здесь, в Сарыкамыше? По армянину — так это немецкий шпион. Однако какие здесь, к черту, немцы!

Листок запустил пятерню в шевелюру — дела! И это перед приездом Императора "всея Руси"! Как пить дать — спустят завтра три шкуры…

Мысли ротмистра прервала возня за дверью. Послышался обеспокоенный голос Рослякова:

— Николай Петрович, не ко времени это — не желает никого видеть! Попадете под горячее!

И следом — бас Оржанского:

— Уйди, Алешка! Либо грудь в крестах, либо голова в кустах!

Дверь без стука распахнулась, и в кабинет ввалился сотник.

— Алексей Николаевич! Измена не здесь, а в верхах — там искать следует! — с порога набросился Оржанский. — А здесь надобно госпиталь хирургический трясти!

Листок обалдело уставился на казака:

— Ты что, головой ударился? О чем толкуешь?!

— О Государе Императоре! Алешка только что сказывал — сюда едет! Так я вот что скажу! Где Его Величество вернее всего соизволит побывать? Да как обычно — вокзал, казармы, церковь да лазарет! А где он более всего уязвим, если казармы пусты, на вокзале — одни военные, а в церкви — только свита? Да на дорогах и в лазарете — там без народа никуда! Так что, если сволочь Волчанов что и надумал, так это на маршруте либо в лазарете!

Оржанский перевел дух.

— Вот, значит, как я мыслю, Алексей Николаевич… И того более! Ныне в Сарыкамыше двенадцать госпиталей развернули, а какой самый подходящий для показа Августейшей особе? Хирургический госпиталь Елисаветпольского полка! Все там под последнее слово лекарского дела подвели будто нарочно готовили для Государя! Так что — будьте уверены: если и объявится капитан, то только там!

Листок не сразу опомнился от внезапно обрушившегося на него потока несуразицы; а, опомнившись, взвыл:

— Какого черта! Нечем заняться? Марш отсюда, да займись капитаном, пока не передумал! Завтра же чтоб знал о нем все — от нижнего белья до последнего разговора!

— Да хоть сейчас пропечатаю! — зло выкрикнул сотник.

Лицо ротмистра вмиг почернело; он гаркнул так, что на стене покосился портрет государя:

— Прочь с глаз, твою мать! Чтоб я тебя не видел, пока сам не вызову!

10. 26 ноября 1914 г. Совещание

Из дневника Николая II:

"26-го ноября.