проклятой стеной», — проговорил Садык. — Я не понимаю, почему мы должны ее восхвалять? И в то же время как, например, каризы Зайкаш[18] или Ак остян[19]. Каризы по своей протяженности не меньше пресловутой стены. Но разве можно сравнить значение колодцев, питающих водой людей и землю, с бессмысленной стеной? А сколько нужно искусства, умения, трудовой отваги, чтобы создать каризы. Без всякой техники, с кетменем, корзиной и веревкой проложить многокилометровые подземные тоннели?

— Да-а, — Момун снова присел к столу. Друзья приперли его к стене своими доводами. — Действительно, что-то здесь неладно, — слегка прищурившись, сказал Момун, стараясь по обыкновению привести в стройную систему серьезные, хотя довольно сумбурные доводы друзей. — Я думаю, что сейчас вряд ли кто из наших руководителей ответит на этот вопрос откровенно и обстоятельно. Но мы не безъязыкие и не безголовые, нам самим надо выносить такие вопросы на обсуждение. Надо стараться не только выявлять ошибки, но и давать им правильное толкование и исправлять их. Иначе мы можем удариться в другую крайность. К примеру, наш вчерашний разговор о древних памятниках, об их нынешней принадлежности, — Момун обратился к Садыку: — В твоих рассуждениях о вашем и нашем много поэтического чувства, но мало логики и здравого смысла. При коммунистической культуре вообще не будет повода для деления на ваше и наше. Какой смысл будет в том, если уйгуры начнут искать в Тихом океане воды рек Или, Тарыма или воду турфанских каризов? Хотя по закону природы в этом океане несомненно будет хоть капля воды из Или, из Тарыма и из турфанских каризов. Нам надо искать не отдельные капли, а пути быстрейшего проникновения к великому океану цивилизации.

— И с благодарностью исчезнуть в морском пространстве, хочешь сказать? — пробурчал Садык.

— Да никто не угрожает нам потопом. И вообще, мне не нравится, что ты, литератор, вечно копаешься в музее, в древних памятниках. Ведь поэт, особенно молодой, должен прежде всего воспевать своих современников. Как вы думаете, Ханипа?

— Поэту виднее, — уклончиво ответила девушка.

— Теперь в музей я больше не пойду, — решительно заявил Садык.

— Почему? Разве кто-нибудь тебе запрещает?

— Незачем ходить туда. Портрет Ипархан теперь у меня в общежитии.

— Ипархан не хотела жить в Пекине, во дворце императора, как же она согласилась перейти к тебе в общежитие? — пошутил Момун.

— Потому что Садыкджан собирается писать о ней поэму, — поддержала шутку Ханипа.

Садык не нашелся как ответить друзьям, он только посмотрел на Ханипу, потом на Момуна, сунул руку в карман и вытащил тетрадь.

— Вот, Момун, посмотри на Ипархан и еще раз вспомни о своих славных предках, — сказал он, показывая портрет девушки, одетой в чекмень воина, с мечом в руках.

Момун внимательно посмотрел на маленький портрет и сказал:

— Не знаю, что получится у тебя с поэмой, но за то, что ты украл музейный экспонат, наказание будет.

— Я не воровал его — просто перерисовал. Срисовать сумел, а вот воспеть ее — таланта не хватает. Но будь что будет, как только закончу поэму, отдам на обсуждение.

— Он мне прочитал несколько страниц. Очень неплохо, — призналась Ханипа и виновато глянула на Садыка: не сказала ли чего-нибудь лишнего?

— Скорей завершай, почитаем. — Момун снова поднялся, посмотрел на часы и спросил: — Может, и вы пойдете на занятия нашего кружка?

Садык вопросительно посмотрел на Ханипу. Девушка сдержанно улыбнулась:

— Лучше я уведу Садыкджана в кино. Знаете, Момун, теперь я, вопреки нашим древним национальным обычаям, буду развлекать вашего друга.

XI

Садыка не забывали в Турфане и не раз о нем вспоминали… Скучал по нему Саид-ака, для которого мальчик-сирота был словно родным сыном, вспоминал о нем Масим-ака, добрая душа, и беспросветно горевала Захида.

Абдугаит, встретив Масима-аку, вспомнил, как они с Садыкджаном водили подводы торговой общины, как ездили в село Караходжу, как Садык спас от смерти покойного теперь Сопахуна. Но Абдугаит не рассказал о том, что между Садыком и Захидой вспыхнула любовь. Не стоило об этом говорить, потому что любовь быстро потухла. Абдугаит подумал: «Наверное, и сам Масим-ака это почувствовал. Зачем я буду тревожить его душу».

— Ака, а мы теперь стали настоящими артистами, — сказал Абдугаит. — Кружок самодеятельности, который организовал вместе с нами Садык, теперь стал уездным ансамблем. Скоро поедем в Кашгар на гастроли, а когда вернемся, возможно, поедем и в ваше село.

— Обязательно приезжайте! А сейчас зайдем, браток, в харчевню, я проголодался. В Турфане я хотел попросить у уездного начальства трактор, но услышал, что в большинстве дехканских общин тракторов совсем нет. А у нас один есть, значит, можно потерпеть. К новому году, наверно, прибудут тракторы от русских. Эту помощь советских друзей не забудут и наши потомки!

— Наверно, в этом году хороши посевы, ака?

— Если бог даст, план выполним, кое-что людям выдадим на руки, и еще останутся средства на строительство школы.

— Да-да, раньше всего надо взяться за школу, ака. Учеба в частных заведениях не даст хороших результатов, — вздохнув, сказал Абдугаит. — Не дай бог остаться малограмотным, как я! Благо, что с прошлого года хоть немного читать научился…

Они зашли в столовую на центральной улице, сели за круглый низенький стол и заказали обед. Им подали салат со свежими пампушками и чай, а затем принесли горячие блюда.

— Приятного аппетита, — сказал им опрятно одетый степенный человек. — Что-то вы плохо кушаете. Или не вкусно приготовлено?

Абдугаит, не справившийся с пловом и мантами, не знал, что ответить. Этот солидный человек, по всей вероятности, был заведующим столовой и обратился к посетителям, видимо, не случайно.

Выслушав благодарность Масима-аки, заведующий обратился к Абдугаиту:

— Вы, браток, меня не узнали, а я вас сразу узнал.

— Правда, не помню вас, ака…

— От Садыкджана письма получаете?

— Вот теперь узнал вас, Саид-ака! Однажды Садык привел меня в харчевню Туды-манджана и сказал: «Этот человек кормил меня шашлыком» — и познакомил меня с вами! Да-да! Значит, вы теперь здесь устроились, Саид-ака?

— Так получилось, браток. Двадцать лет в харчевне Туды был истопником, после чего доверили лапшу тянуть. А теперь на старости лет власти назначили меня в этой столовой начальником. В прошлом году от Садыкджана пришло одно письмо. Что и говорить, я такой грамотный, что даже не смог ответить. С тех пор от парня нет никаких известий. Наверно, его учеба заканчивается?

— Я слышал, что он уже кончил учиться, женился и остался, кажется, в Урумчи…

— Где бы он ни был, дай бог ему здоровья. Живы будем — увидимся. Почаще заходи, браток, не забывай старых друзей, — пригласил