философскими понятиями, он мыслил категориями смены мировоззрения. С одной стороны, разочарование Булгакова в экономической теории марксизма имело чисто интеллектуальную природу: пытаясь приложить марксистские принципы к системе сельского хозяйства при капитализме, он пришел к выводу, что эта теория не годится для решения проблем аграрного общества. Интеллектуальная эволюция, стимулом для которой послужила неспособность существующей теории объяснять новые факты, отражала знакомую динамику, характерную для многих современных ему мыслителей в Западной Европе. С другой стороны, стимулом для Булгакова явились сомнения в истинности самого мировоззрения, лежавшего в основе экономической теории марксизма. Он не просто отверг одну научную теорию в пользу другой, что впоследствии историки идей охарактеризуют как отказ от позитивизма; скорее, он вполне сознательно сформулировал свое понимание марксизма, рассматривая его как относящийся к конкретной метафизической системе, именуемой позитивизмом, которую именно было необходимо целиком подвергнуть переоценке и критике.

Переход Булгакова «от марксизма к идеализму» побуждает нас вернуться к лекции о Карамазове. Булгаков переживал сдвиг в сознании, влияние которого выходило за пределы абстрактных спекуляций; в конечном итоге, в самой жизни идеализм мог стать источником вдохновения и путеводной звездой.

В 30-летнем возрасте Булгаков был глубоко поглощен преподаванием в университете и Политехническом институте, и почти все, что было им написано в этот период, изначально представляло собой лекции для студентов. В перегретой накануне 1905 года атмосфере университета Булгаков смог сформулировать прочитанное им у Соловьева и Достоевского так, чтобы вдохновить и направить своих учеников. Не важно, насколько его пересказ следовал литературному и философскому содержанию разбираемых им сочинений; важнее было, чтобы студенты поняли, что у этих мыслителей можно почерпнуть убеждения, способные заменить переставшие их удовлетворять материализм и слепую веру в незыблемые законы прогресса.

Идея была ясна, хотя и не столь дидактична, как законы марксизма в студенческие годы самого Булгакова. В интеллектуальный мир, где студенты и преподаватели в равной степени страдали, попадая в нескончаемые тупики исторического материализма, и постоянных споров о том, каким образом личные действия могут вписываться в объективно детерминированный поступательный ход истории, Булгаков вбросил мысль о том, что главный вопрос во все времена остается неизменным: «Как надо жить?» Булгаков утверждал, что озабоченный вопросами «метафизического» свойства Иван Карамазов, с его любовью к жизни (клейким листочкам), сочетающейся с постоянными размышлениями о самоубийстве, с его склонностью верить, что некоторым просвещенным («сверхчеловеческим») личностям дозволено все, – в действительности обращался к «самому главному, действительно первому по важности вопросу философии» – проблеме критерия добра и зла. «Думается, что в наши дни из всех философских проблем этическая проблема выдвигается на первое место – и оказывает определяющее влияние на все развитие философской мысли»[110]. Позитивизм дал ложный ответ на этот важнейший вопрос, предложил легкий рецепт поведения, избавляющий от необходимости личного выбора. Вместо этого Булгаков объяснял своим ученикам, что цель человеческого бытия заключается в укреплении и развитии духа. Волшебным словом была «свобода». Избежать крайностей накопления капитала и толстовского аскетизма позволял только личный нравственный выбор, работающий на истинный экономический идеал – повышение экономического благосостояния каждого при сохранении прав личности – и на истинный общественный идеал, основанный на свободе и определяемый естественным правом, социальной справедливостью, человеческим достоинством и личной свободой[111].

Вопросы этического оправдания и нравственного выбора личности в идеализме Булгакова были тесно связаны с пониманием истории. Выбор между добром и злом, перед которым был поставлен Иван Карамазов, в переводе на социально-значимые понятия был для Булгакова аналогичен той же фундаментальной проблеме, которая кроется за теорией прогресса. В данном случае Булгаков использовал текст Достоевского для выражения собственных взглядов. Он утверждал, что позитивизм как кодекс общественной морали обеспечивает телеологическое понимание истории как прогресса на пути к совершенному земному обществу, который требует жертвовать нынешним поколением во имя грядущих. В ходе беседы Алеши и Ивана в трактире, во время которой Иван рассказывает о страданиях невинных детей, возникает проблема оправдания страданий, объяснения существования и происхождения зла, одним словом, теодицеи. Для Булгакова этот «мировой вопрос», эта «проблема всемирно-исторического развития человечества, или, что то же, проблема демократии и социализма» является социальным эквивалентом вопроса о личности, поставленного в «Легенде о Великом инквизиторе». Таким образом, согласно Булгакову, Иван фактически бунтовал против теории прогресса (несомненно, Достоевский был бы удивлен подобной интерпретацией).

Все проблемы, которые ставит Иван… как легко убедиться, находятся в органической связи между собою. Они касаются самых существенных сторон миросозерцания XIX века. Основная вера этого века – вера в бесконечный прогресс человечества; в этой вере сходятся все теории прогресса, как бы различны они ни были. Прогресс этот является сам себе целью, нет какого-либо внешнего императива, который бы эту цель оправдывал или превращал в средство для иной высшей цели[112].

Прогресс рассматривался не только как цель, но и как несомненное нравственное благо. Булгаков призвал своих слушателей отказаться от такого линейного, детерминированного и чисто поверхностного восприятия истории и обратиться к своему внутреннему «я», разобраться с собственной совестью, а не слепо идти к светлому будущему.

Поворот Булгакова к идеализму стал вехой и в другом отношении: он означал не только признание первостепенного значения этических проблем, но имлицитно сопровождался повышением исторической значимости народа – именно русского, – который, по утверждению Булгакова, традиционно с особенной остротой ощущал вопросы этики и морали. Таким образом, идеализм также был связан с особым отношением к русской культуре и проблеме национальной идентичности. Вероятно, успех лекции о «Братьях Карамазовых» хотя бы отчасти можно объяснить тем, как в ней преподносился характер и миссия русского народа в целом, и в особенности интеллигенции. Лекция об Иване Карамазове, возможно, впервые нарушила традицию последовательного принижения достижений русской словесности и мысли, утверждая ценность философской традиции в русской литературе. Булгаков считал, что Иван Карамазов – персонаж, имеющий общечеловеческое значение, а проблемы, которые он ставит, не являются специфически русскими, поскольку важны для всех людей. Большая часть его анализа строилась как смелое сопоставление Ивана с Фаустом; герою Достоевского Булгаков приписал не менее значимую роль в истории идей. Для Булгакова оба персонажа были скорее духовными сущностями, нежели людьми из плоти и крови; по сути, каждый из них представлял собой определенный этап в развитии европейской культуры. Если Фауст Гёте «символизирует собой европейскую мысль, освободившуюся от опеки богословия, пытающуюся стоять на собственных ногах и впервые отдающую себе отчет в своих силах» и тем самым олицетворяет муки и сомнения XVIII столетия, то сомнения Ивана «образуют в своей совокупности проблему социализма, не в экономическом смысле… но в смысле нравственного миросозерцания, как ставит его современная философия, в особенности