В тот месяц, когда Рудольфу исполнилось пятнадцать, от кровоизлияния в мозг умер Сталин. Тело советского лидера было выставлено для прощания в Москве на четыре дня, и в последний из них пять сотен человек задохнулись или были затоптаны насмерть в давке – закономерный, хоть и трагичный финал тридцатилетнего царства террора. Но для юного Нуреева самым знаменательным событием 1953 года стало открытие в Уфимском театре первой балетной студии. По рекомендации Войтович его туда приняли. Должно быть, Рудольфу тогда казалось, будто он шагнул в мир грез и фантазий своего детства. Пробил час, и он не только стал делить гримерную Уфимского балета с танцовщиками и наблюдать за их работой на тренировках, но и вышел вместе с ними на сцену – ту самую, которую он впервые увидел восемь лет назад и которая показалась ему тогда далекой, почти нереальной мечтой. Узнав, что труппе требовались статисты, Рудольф предложил в этом качестве себя и в скором времени переиграл все мыслимые выходные роли, от пажа до оруженосца. За это ему даже платили небольшое жалованье. С той поры Рудольф никогда не зарабатывал себе на жизнь каким-либо иным способом, кроме танца[34].

Теперь вся жизнь Рудольфа вертелась вокруг театра. Тренинги в балетном классе проходили до двенадцати часов, затем следовали дневные репетиции и, наконец, спектакли. (Такое повседневное расписание – класс, репетиция, выступление – останется для Нуреева неизменным на протяжении последующих тридцати девяти лет, где бы он ни оказывался – в Уфе, Ленинграде, Лондоне, Нью-Йорке или Париже.) Столь напряженный распорядок дня и желание родителей, настаивавших на том, чтобы он не бросал учебу, побудили Рудольфа перевестись в школу рабочей молодежи с более свободным посещением занятий. Сохранилось его заявление о переводе, написанное на имя директора школы и безапелляционностью напоминавшее скорее требование, чем прошение: «В силу того, что я работаю каждый день, посещать среднюю школу № 2 я больше не смогу». В те вечера, когда Рудольф не был задействован в спектакле, он пробирался в театр вместе с Альбертом, чтобы лишний раз его посмотреть[35]. Подобно матери, которая однажды под Новый год незаметно провела его на «Журавлиную песнь», Рудольф отлично знал, как проскользнуть через служебный вход незамеченным. А за кулисами они с Альбертом ребячливо качались на канатах, подражая Тарзану.

Альберт был единственным мальчиком из Дворца пионеров, который последовал за Рудольфом в новую балетную студию. Во Дворце пионеров – местном общественном клубе – собиралась самая разная молодежь. Но в нем недоставало той торжественной атмосферы целеустремленности, которой Рудольф наслаждался в балетной студии. За пианино во время занятий сидела все та же экспансивная Воронина. А вот с Войтович Рудольфу не так повезло: она занималась не с учениками, а с артистами Уфимского балета. В балетной студии преподавала Загида Нуриевна Бахтиярова, также выпускница Уфимского балета.

Но таких близких и теплых отношений, как с Войтович, у Рудольфа с ней не сложилось.

Не имея возможности вырваться из дома, пока отец не уйдет на работу, он часто опаздывал на занятия, начинавшиеся в восемь утра. От его одежды пахло потом, а растрепавшиеся на бегу волосы придавали ему еще более неряшливый вид. Все это сильно раздражало Бахтиярову. Суровая и требовавшая беспрекословного послушания, она расценивала опоздания Рудольфа как проявление недисциплинированности и в наказание нередко заставляла его тренироваться в коридоре. Бахтиярова видела, что он талантлив, и все равно распекала его на глазах у всех. Рудольф вступал с ней в пререкания, на что не осмеливался больше никто из учеников. «Он считал, что у нее не было оснований на него кричать, – рассказывала партнерша Рудольфа по классу, Памира Сулейманова. – Мы, татары, можем даже в драку полезть, если кто-то на нас закричит». Впрочем, однажды Бахтияровой удалось так запугать Рудольфа, что он прикусил язык (редкий случай, следует заметить!). Услышав, как он пробормотал про нее какую-то гадость, учительница не удержалась и пригрозила отправить его в тюрьму для подростков-правонарушителей. Но после класса она призналась Рудольфу, что «строга только с теми, у кого есть будущее».

В отличие от других студийцев, бравших в день по одному уроку, Рудольф занимался в трех классах. После занятия у Бахтияровой он присоединялся к танцовщикам кордебалета, а потом – к солистам. Ему удалось многому научиться, наблюдая за уфимскими танцовщиками и повторяя их движения. А образцом для подражания для него стал Яков Лифшиц, выпускник Ленинградского училища и солист уфимской труппы. Изящная пластика его тела и безупречные прыжки восхищали Рудольфа, и он много работал, чтобы добиться того же.

Даже в перерывах между классами Рудольф, Альберт и Памира продолжали упражняться, оттачивая свои вращения и прыжки, но только Рудольф вносил в эти занятия дух соперничества. Он никогда не тратил время на то, что давалось ему легко, а сосредотачивался на том, что у него не получалось. И такому принципу в тренинге он следовал всегда, даже в конце карьеры. Рудольф лучше всего исполнял пируэт, а у Альберта был выше прыжок. Друзья были одного роста, и для юного Нуреева это значило только одно: физические данные для того, чтобы прыгать так же высоко, как это делал Альберт, у него имелись, просто он еще не наработал соответствующий уровень владения прыжком. И Рудольф совершенствовал его изо дня в день с таким яростным усердием, что оно врезалось в память его товарищей на многие годы. «Он не оставлял попыток до тех пор, пока не добивался, чего хотел», – рассказывал Альберт. «Иди посмотри на меня!» – кричал Рудольф Памире, приняв наиболее точную, по его мнению, позу. С ее слов, «он хотел, чтобы кто-то его оцепил, подтвердил, что он действительно чего-то стоил». А популярной певице Уфимской оперы запомнилось другое. Придя однажды утром в театр, она увидела у входа Рудольфа, «сгоравшего от нетерпения приступить к тренингу». «Когда я приходила в театр, он уже был в репетиционном костюме. Я часто заставала его сидящим у входа и поджидавшим кого-то. А может быть, он просто наблюдал. Останавливаясь, он всегда ставил ноги в третью позицию. А при ходьбе старался сохранять величавую осанку, как будто находился на сцене».

Пока Рудольф и Альберт посвящали все силы и время танцу, остальные ребята начали поглядывать на девочек и вести себя так, как, по их мнению, подобало взрослевшим подросткам: курили на улице за углом, играли в «бутылочку», назначали свидания. По заверениям тех,