Екатерина Семёновна посмотрела на портрет мужа и поправила волосы.

− Красивая жена – испытание для мужа. Красота никогда не будет только твоей. Мой Лёвик меня очень ревновал. Ему нелегко приходилось. А вот Лена, подруга моя, была из той же утиной породы. Её муж всегда был спокоен. Его жена только его. Вы понимаете, о чём я говорю?

Стас только и мог кивнуть. К этому времени он свёл воедино то, что рассказывала о себе Алла, когда увидела себя в зеркале.

− А потом случилось несчастье. Аллочка выпала из окна второго этажа их дачи, на которую они компанией поехали. Уж не знаю, как так получилось. Может, парни лишнее позволили, а она девочка строгая была. Может, знаете, села с бокалом шампанского на подоконник, и голова закружилась. Эта, кстати, была её версия. Алла говорила: хотела рассмотреть в саду какие-то цветы и… упала. Тут история умалчивает. Правда, прежде чем Алла домой вернулась, полгода в больницах провела. Сложнейший перелом был. Нога никак не срасталась. Операция за операцией. Ногу столько раз ломали, что и сказать страшно. За границу девочку возили. Ничего не помогло. Осталась хромой. Я потом, когда её встретила, не узнала. Даже дело было не в палке, на которую она опиралась. Алла вся переменилась: лицо, глаза, фигура. До этого она такая пухленькая была, а тут вытянулась и худой стала.

Екатерина Семёновна подпёрла голову рукой и опустила глаза, теребя скатерть.

Стас осмысливал информацию. Значит, это не врождённая хромота, к которой привыкаешь, поскольку ничего другого в жизни не видел, а приобретённая, причём при неизвестных обстоятельствах. Стас в версию закружившейся головы не верил. Помнил вечеринки в универе, когда парни руки распускали. Сам иногда девчонок выручал, благо драться в детдоме научили. Парни Аллу могли заманить на второй этаж, а потом начать приставать, а она, не зная, как спастись, прыгнула. Второй этаж и не так высоко. Надеялась, повезёт.

Екатерина Семёновна надолго замолчала.

− Ну вы сказали, что Алла переменилась, - напомнил Стас.

− А я в воспоминаниях уже дальше пошла. Когда не стало нашей Аллочки. Она ведь хромая пришла ко мне однажды, не помню уж зачем, за хлебом или за яйцами. У нас так принято было в доме: если что забыла купить, проще к соседям сбегать, чем снова в магазин. А я Аллу и спрашиваю: «Как жизнь молодая?» Она уже тогда без палки ходила, только припадала на левую ногу. Студентка первого курса. А она посмотрела мне в глаза и говорит: «Да какая жизнь у калеки?».

Я её тогда усадила, чай заварила. Стала рассказывать, что если кто её полюбит, тому всё равно будет. Он душу её полюбит. А душа у неё добрая. Алла расплакалась. Я ей разные истории рассказывала. В общем, ушла она от меня спокойной. «Я, − говорит, − буду верить, что меня можно полюбить. Мне один парень нравится, только боюсь близко к нему подойти. Хотя он и бедный».

Стас дыхание затаил. Даже забыл, что в туалет хотелось. Складывалось всё так, как он предугадал.

− А в каком институте училась Алла?

− В МГИМО. Английский уже хорошо знала, на французском разговаривала бегло. Сама поступила. Без протекции. Умная девочка. Отец хотел, чтобы она по его стопам пошла. Физиком стала. У него там наработки были, он хотел, чтобы она продолжила. Но Алла ему сразу сказала: тебе из меня Мари Кюри не сделать.

Стас улыбнулся. Да, у Аллы такой характер и сейчас. Он узнавал её в каждом предложении, которое говорила Екатерина Семёновна. Такая живой не дастся: выпрыгнет из окна, если кто-то осмелится честь отнять. И родителей не побоится ослушаться, к каким высоким кругам они бы не принадлежали.

− И родители смирились, − покивала головой Екатерина Семёновна. – Прошло полгода, я заметила, что Алла стала модно одеваться. Спросила, уж не влюбилась ли она. Алла улыбнулась застенчиво и закивала. Я ей счастья пожелала.

Екатерина Семёновна опять ушла в воспоминания. Подпёрла голову, глаза закрыла и вроде как даже заснула.

Стас потихоньку из-за стола выбрался. В туалет сходил, вновь удивляясь огромным пространствам квартиры.

А когда вернулся, Екатерина Семёновна со стола собирала пустые чашки на поднос, как будто и не дремала вовсе. Только лицо уставшее.

− Давайте, помогу.

− Помоги, милый, а то в руках силы нет. Ещё сервис фамильный разобью, а я его внучке обещала после моей смерти.

Стас поставил поднос рядом с мойкой. Из кухни, укомплектованной деревянной мебелью, вид открывался до самого Кремля. Стас застыл на месте.

− Нравится? – спросила Екатерина Семёновна.

− Ещё как, − ответил Стас, не в силах отвернуться. – Даже не представлял, что такие квартиры бывают.

− Ты полюбуйся, а я посуду перемою, − Екатерина Семёновна надела перчатки и принялась греметь тарелками. Справилась она достаточно быстро. Вытерла тряпочкой столешницу и повернулась к Стасу.

− Ну что, милый человек, оставим продолжение на другой раз?

− Ну, если вы устали… Я не могу настаивать, − Стас развёл руками, пытаясь скрыть разочарование.

− Устала, отдохну, − усмехнулась Екатерина Семёновна. – Что мне ещё делать на пенсии? Телевизор не люблю. Книги вот читаю. Пойдём, покажу, какая у нас библиотека.

Екатерина Семёновна провела Стаса в библиотеку, которая одновременно служила рабочим кабинетом. Все стены занимали шкафы с книгами, а у окна, выходившего на Большой Устьинский мост через Москва-реку, примостился старинный стол-бюро.

− Муж мой любил здесь работать допоздна и смотреть в окно. А теперь я тут вместо него. Беру книгу и сажусь читать. Глаза устанут, смотрю, как мимо меня, − старушка махнула рукой, где по подсвеченному мосту двигались автомобили с горящими фарами, − проходит жизнь, в которой уже нет для меня места. − Екатерина Семёновна вытерла слезу, катившуюся по щеке, и нарочито бодро предложила вернуться в гостиную.

В гостиной она уселась в мягкое кресло возле журнального столика, указав Стасу на такое же напротив. Он утонул в мягких подушках, приготовившись слушать, но Екатерина Семёновна посмотрела на него:

− Прежде чем, я закончу, мне бы хотелось узнать, откуда у тебя, молодого человека в возрасте моего внука, интерес к этой истории?

Стас смутился. Он вовсе не был готов к ответу, а медлить было нельзя. Иначе не видать ему конца истории. Ну а как рассказать ей про Аллу, которая живёт в теле Алисы? Тогда придётся и про себя рассказывать, как пытался декабристам помочь. Кресло вдруг показалось ему неудобным, не давало