Пересечь холм Черноземии оказалось проще простого. У всех троих было много друзей в этом клане экстравертов, и Лизетта, как хорошая хозяйка, позаботилась, чтобы на их территории ничего не случилось. Короче говоря, первая часть дня была не путешествием, а скорее прогулкой в чудной и гостеприимной компании друзей.

К середине дня мы оставили позади холм Черноземии и оказались в Безымянной долине. Казалось, все идет хорошо, хотя находились мы в совершенно незнакомом и, конечно, менее живописном регионе Эдревии.

Мы шли дальше с неизменной бодростью, за каждым поворотом удивляясь новому и неизведанному. Однако со временем причуды Пино становились все более заметными. Принимая участие в наших беседах со свойственным ему энтузиазмом и живым умом, иногда, даже в разгар бурной дискуссии, он как будто отключался, причем с каждым разом отсутствовал все дольше. Казалось, ничто вокруг ему было неинтересно, даже мы с Лизеттой. Он был слишком сосредоточен на несерьезных вещах – маниакальном уходе за своей густой листвой или удалении веточки, не соответствовавшей его нынешним стандартам. Достаточно было одного выбившегося листочка, чтобы в прямом смысле слова посадить себя там, где мы на тот момент находились, погрузить корни глубоко в почву и сидеть, пока все не приходило в полный порядок.

Но было и нечто более тонкое, трудноуловимое, что касалось самого его существа. Если бы мне нужно было описать его одним словом, я бы сказал, что он стал романтиком. Я не знаю, как еще назвать внезапный глубокий сентиментальный интерес к историям о разорванных узах, брошенных девственницах и разбитой любви. Например, история товарища, который по ряду причин был вынужден жестоко порвать связи со своим кланом, затронула его так сильно, что нам пришлось долго ждать, пока его рыдания прекратятся, прежде чем вновь продолжить путешествие.

И наконец, самый необъяснимый симптом: его постоянные и уже привычные «эмм» куда-то пропали. С тех пор, как мы отправились в путь, естественная частота междометий постепенно сокращалась, пока они не исчезли совсем. Яркая внешность и романтическое настроение могли пройти, но полное отсутствие «эмм» серьезно беспокоило нас с Лизеттой. С Пино происходило что-то серьезное, и мы не представляли, чего нам ожидать, когда трансформация завершится.

Ближе к вечеру, пройдя почти всю Безымянную долину, мы решили остановиться и отдохнуть рядом с небольшой группой из трех Крепкоспинов, живших на самой дальней стороне долины.

Как и положено, в присутствии других товарищей мы спросили, можно ли нам остаться на ночь и соединить наши корни с их корнями, чтобы снова стать частью Эдревии.

Красноцвет, Шишконосец и Олив ничуть не походили на других Крепкоспинов, которых мы встречали до сих пор. Те полностью соответствовали стандарту – скром ные, неопрятные и в целом неряшливые, – а эти трое выглядели так, словно только что вышли из ателье высокой моды. Такие же шикарные, как поразивший нас Пино, но, как бы сказать, на другом уровне.

Прежде всего они сильно пахли. От каждого исходил приятный пьянящий аромат, распространявшийся в радиусе сотен метров во все стороны и привлекавший мириады насекомых. Их прически были безупречны: каждый лист, совершенно зеленый, располагался на ветке на правильном расстоянии от соседнего и под правильным углом. Кроны, усыпанные тысячами цветов, отличались барочным великолепием.

Красноцвет, соответствуя своему имени, был окутан гроздьями всех оттенков красного: от нежно-розового до рубинового; Шишконосец, напротив, выбрал огромные одиночные перистые голубые цветы, настолько крупные, что ветви под их тяжестью свисали до земли; Олив единственный сохранил хоть какое-то соответствие с Крепкоспинами и был покрыт миллионами крошечных белоснежных цветов, на темно-зеленом фоне его листьев создававшими эффект изысканного орнамента «гусиных лапок».

То, что наши товарищи тоже расцвели, было понятно: мы видели, как многие цвели более или менее обильно. Но в целом – ничего сравнимого с великолепием этих троих. В теплом свете заката, друг рядом с другом, Олив, Красноцвет и Шишконосец представляли собой столь чарующее зрелище, что даже сегодня, спустя столько лет, я вспоминаю это как одно из самых чудесных цветений, которые мне доводилось наблюдать. К сожалению, мы не единственные были очарованы зрелищем. То, что нам с Лизеттой виделось восхитительным проявлением художественных способностей наших товарищей, на Пино произвело совершенно иной и неожиданный эффект.

Мы как раз расположились рядом с великолепными Крепкоспинами, все еще сплетая корни с их корнями и обмениваясь обычными любезностями между незнакомцами, когда Пино, до этого момента хранивший оцепенело-восхищенное молчание, решил, что пришло время показать себя.

То склоняя крону вперед, то отбрасывая ее назад ритмичными и чувственными движениями, которые нам с Лизеттой показались неуместными в присутствии новых знакомых, он начал грандиозное превращение. Крайние ветви соединились в длинные косы, ниспадающие до земли, а большая часть листьев в многочисленных гроздьях начала менять цвет с темно-зеленого на бледно-зеленый с белой каймой. В центре каждой из пестрых мутовок[1], словно в ответ на невидимый сигнал, одновременно появилось бесчисленное множество изящных шафранно-желтых цветков, посверкивающих фиолетовым и наполненных кроваво-красным нектаром, так обильно стекавшим по лепесткам и веткам, что даже проливался на землю густыми темными каплями.

– Вау, вау, вау! – закричали Крепкоспины, ритмично шевеля цветастыми локонами в знак глубокой признательности.

– Эй! Посмотрите на него! – вскричал Красноцвет.

– Какая великолепная ливрея! – добавил Шишконосец.

– Он желтый, он красный, он пурпурный: он пылает! – заключил Олив.

Все еще утомленный выступлением, Пино наслаждался комплиментами:

– Большое спасибо, дорогие товарищи. Вид ваших великолепных цветов стал для меня источником вдохновения. Я давно ждал возможности расцвести, и перед вами понял, что лучшего момента не найти.

– Вы так добры, милейший Пино, – начал Олив.

– Пришедший к нам издалека, – подхватил Шишконосец.

– Чтобы устроить представленье… – Красноцвет замер в поисках лучшей рифмы.

– И переборщить слегка? – попыталась Лизетта, которой эти трое совсем не нравились.

– Божественно, как никогда! – закончил Красноцвет, слегка раздосадованный грубым предложением Лизетты.

Они так долго жили втроем, не отвлекаясь ни на кого другого, что постепенно превратились в трио, то есть в небольшую группу товарищей, решивших устранить между собой даже минимальные барьеры. По всем признакам Красноцвет, Шишконосец и Олив, хотя со стороны они и выглядели как отдельные личности, должны были рассматриваться как единый организм. Одна из наиболее характерных черт таких глубоких слияний в том, что члены группы начинают говорить в рифму, возможно, чтобы открыто продемонстрировать свой союз. Эта привычка часто раздражает, но мне она очень понравилась, возможно, потому что я столкнулся с ней впервые. В нашем племени часто встречаются связи такого рода: дуэты, трио, квартеты, секстеты, иногда и октавы. Считается, что сама Эдревия первоначально возникла из