Вскрыть-то вскрыли... Да только все базы стояли заброшенными с июля месяца, и почти весь товар пропал. Спасали то, что ещё можно было спасти. Индейца откомандировали охранять гуманитарщиков. Там, на овощной базе, он и увидел её. Б*ядину-б*ядищу.

Всю войну индейские глаза оставались сухими. Ни разорванные тела, ни смерти близких не выдавили из них ни слезинки. А тут - такое...

С этой девкой он был знаком шапочно, сторонился и даже брезговал знакомством. Та вела себя вульгарно, спала со всеми подряд, да и умом не блистала. Одно слово - б*ядина. Году в десятом, лаборант даже поддался стайному демону осмеяния. Скалил зубы вместе со всеми, отпуская сальные колкости в её адрес.

Восемь бойцов прошлись по ближайшим квартирам, нажимая на звонки и прося о помощи.

Нужны были волонтёры на овощебазу, чтобы сохранить оставшееся и раздать старикам. Большинство отворачивалось, некоторые даже не открывали дверь, прячась под одеялом. И когда закончились адреса, а командир в отчаянии страшно заматерился и сплюнул, к воротам потянулось несколько теней, подгоняемых ледяным ветром. Бойцы выдохнули с облегчением и провели добровольцев на рабочие места. Индеец же, стоял в охранении на дальних воротах. Крепко замёрз, и командир позволил зайти погреться. Едва переступив порог бокса, он замер. Б*ядина-б*ядища по прозвищу Сама-Сама и ещё несколько женщин сидели рядком, перебирая гнилую картошку. В каком-то нелепом наряде, порванных колготках и перепачканная картофельной слизью, она молчала. Её лицо оставалось спокойным и светилось, словно мрамор. Взоры их встретились.

Узнав лаборанта, Сама-Сама улыбнулась ему такой чистой и детской улыбкой, что слёзы предательски брызнули из индейских глаз. Он, пряча лицо и сложив руки под «веслом», стал озираться по сторонам, но других «прекрасных лиц» из прежней тусовки здесь не наблюдалось. Только она.

«Как же я мог! Как же стыдно... Провалиться бы, да не выйдет». Дыхание перехватило, а зуб захрустел от того, что стал свидетелем почти библейского сюжета. Хотелось взорваться, отдать сухпай, мыло, перебрать вместо неё картошку. Но он ничего не сделал. Просто стоял и смотрел, не мигая. А слёзы всё лились... Лились по его грязным щекам, и сдержать их не было сил.

На третье утро, щурясь от нестерпимо яркого света, Индеец вышел в коридор и встал у стены. Трое суток полной темноты выгрызали глаза. Конвойный запер дверь ШИЗО и сделал шаг в сторону.

- Пошёл.

Хата приняла его как родного, накормив чем - то горячим и вкусным. Всё было как прежде. Сон, мысли, «гулочка»... Всё, кроме одного. К Индейцу подселили соседа.

Звался он Костиком. Роста небольшого, субтильный, тонкие пальцы и пронзительные глаза. Тридцати лет. А ещё, чем - то неуловимо смахивал на инфанта - Лариосика. Двигался и говорил неспешно, вкрадчиво, будто извиняясь за то, что вынырнул из своего мира и наследил в чужом. Как там? Нежно-неуместный?..

«Жаль, что не Юрий. Был бы Деточкин. А впрочем, какая разница? Деточкин и есть». Индеец улыбался мыслям, перебирая в памяти мизансцены любимого фильма «Берегись автомобиля».

По легенде соседа, его (нацбола) закрыли за дерзкие акции, разумеется, политические (крепко насолил кому-то). Но, слабо верилось. На нацбола Костик явно не тянул.

Или это стереотип? Бедовые парни в чёрной коже, с бугристыми черепами. Может быть... Может ему, как и Лариосику, нужен стакан? Катализатор, без которого не заводится машина разума и воли, кемарящая в хилом теле. Возможно. На киче не узнать. Но вернее всего, а Индеец не обольщался, Костика давно сломали. И теперь он отрабатывал свои «грехи» ушами. То бишь, подьячил «наседкой на доверии».

Контрразведка, а была это именно она, обнулив грубые методы, вроде «щекастого», понизила градус и взялась за тонкие инструменты. На четвёртые сутки беспонтовой болтовни, «Деточкин» деликатно подобрался к теме Донбасса и справедливости.

- Но они же вас предали! - Костик явно искал хотя бы условной поддержки. - Кремлёвские! Седьмой год этой бодяге, а те - всё партнёры! Наши дедушки в 4 года уложились!

- Ну, во-первых, не предали, а кинули, - Индеец лежал на спине и шевелил губами неспешно, глядя в потолок. - Неуместными категориями глаголишь. Предать можно идеалы или товарища на поле боя. А тут...

Присягу никто не нарушил, и нет никакой внятной идеи. Когда жареный петух клюнул, спешно отжали Крым, без которого сыпалась монолитная ПРО. «Русская весна» - красивая риторика, но она не в счёт, глупо выдавать желаемое за действительное. Просто все истосковались по смыслам, вот и загрустили, обломавшись.

- Тогда, что это, б*ядь, было вообще?!, - сосед заёрзал на шконке, прикусив пунцовую губу.

- А просто халдеи просчитались маненько, - Индеец приподнялся на локте, глядя на собеседника, - и всё.

- Да ну на*ер такие просчёты!

- А когда здесь было по-иному?

- А не надо было х*рить красный флаг!

- Да дело не во флаге! Не надо было х*рить то, за что заплачено кровью миллионов! Вот вы, нацболы, о чём вы?!

- О справедливости!

- Мимо! Конторой ошибся! Сходил бы в монахи, да и то не факт! И вы всерьёз полагаете, что смена геральдических цветов и текста конституции что-то изменит? Пусть новые флаги, но люди-то прежние! Может оно и к лучшему, что всё это б*ядство расцвело не под красным флагом...

Так вышло, что эта пустяковая беседа легла рубежом, разделив индейскую life на две части. До - время текло незаметно, монотонно отмеряя дни, месяцы и годы. После - явно ускорилось, приучив его думать не только на русском. Или же ускорилась череда событий, изменив структуру времени... Время - как воздух. Пока ты недвижим, воздух неосязаем.

Но стоит оседлать добрый байк и от души крутануть ручку, как незаметный прежде воздух наливается силой, сминая щёки и разрывая лёгкие. Ты уже не дышишь воздухом, а изогнув по - звериному спину, жадно пьёшь его. Так и время...

На следующее утро Индеец получил половинную пайку.

«Что бы это значило... Они хотят «сгенерить» грызню в хате? Чтобы я волком глядел на соседа? Его пайку не половинили. Хитро. Споры вражды в герметичном пространстве».

«Деточкин» сам взялся поделить полторы пайки поровну, да не успел. Открылась дверца «кормушки» и в хату заглянуло пустое лицо конвойного.

- Три полста первый на выход.

За ним пришли. Это был его номер в Лефортово, трафаретом на робе.

«Так рано на допрос? Москвичи, обычно, ещё спят».

Прошагав половину пути, арестант